Разыскиваются... - Триз Джефри - Страница 12

У Дика был такой обескураженный вид, что художник смягчился и продолжал более дружелюбно:

– Но должен сказать, что моя вывеска – это не просто вывеска. Можете вы догадаться, что здесь изображено?

– Конечно. Зеленый дракон, – сказала Энн.

– Правильно. А что еще? Так и быть, скажу вам сам. Здесь изображен шикарный ужин: холодная телятина с салатом, завтрак – яичница с ветчиной, и постель, достойная короля.

– Что-то я их не вижу, – проворчал Дик.

– Вполне естественно. Кровать находится в помещении, а еда – в моем желудке, где ей оказан самый радушный прием. Иные поют, чтобы заработать себе на пропитание, а я вот рисую и получаю за это кров и завтрак, да еще и ужин в придачу. – Художник склонил голову набок и еще пристальней уставился на Энн. – Как видите, я ваш брат-бродяга, мисс Энн Бардейл.

Дик и Энн подскочили, будто по ним выпалили из ружья. С минуту они колебались – не бросить ли стаканы с соком и вскочить на велосипеды. Затем Энн и перегнулась через стол и в упор спросила:

– А вы откуда знаете?

– Видел ваш портрет в газетах. И не старался запомнить – там, кажется, сказано, что вы в Лондоне. Но я художник, и мои глаза фиксируют изображение, как фотоаппарат. Вот я вас и узнал.

– А вы нас не выдадите?

– Только не я. За такую очаровательную парочку, как вы, предложено оскорбительно ничтожное вознаграждение, и хоть при моих стесненных обстоятельствах даже оно пришлось бы куда как кстати, пусть их себе охотятся без моей помощи.

– Вы поступаете как порядочный человек, – пробормотал Дик.

И они снова присели на скамейку.

– Ничего особенного. Мы, художники, – падшие люди, но мы хоть знаем, где остановиться!

– А почему вы пишете вывески? – поинтересовалась Энн. – Разве никому не нравятся ваши картины?

– Тем, у кого есть деньги, они не нравятся. А у тех, кому нравятся, нет денег. Забавно, не правда ли?

– Ужасно!

– И все-таки овчинка стоит выделки. В этой деревне я получил еще один заказ. Надо написать два стенных панно для здания сельской ратуши, которое здешний герцог построил в прошлом году.

– А что вы нарисуете?

– Они просили что-нибудь о Робине Гуде. Одно панно будет называться «Отверженные», а другое – «Барон-разбойник».

– Звучит неплохо, – сказал Дик. – А как вы думаете, герцогу это понравится?

Художник ухмыльнулся:

– Вряд ли. Панно заказаны общественным комитетом, а он сплошь состоит из шахтеров. Когда я им показал черновые наброски, они остались довольны.

– А они у вас с собой? Можно посмотреть? – попросила Энн.

– Конечно. – Художник пошарил длинной рукой на земле и положил на стол прямо перед ними тетрадь для эскизов.

Картина, называвшаяся «Отверженные», изображала на фоне угрюмого пейзажа с шахтным копром процессию безработных горняков.

– Как видите, они лишены всех прав, – объяснил художник. – Даже права на труд. Их вещи можно распродать с молотка за долги, а самих вышвырнуть на улицу. Старики могут быть оторваны от жен и помещены в дома призрения, Юноши могут быть насильственно подвергнуты военной муштре. Это лишь небольшая частица того, что ждет бедняка.

Он перевернул страницу. «Барон-разбойник» не был облачен в рыцарские латы; это был располневший старик в сюртуке, шелковом цилиндре и с красной гвоздикой в петлице. А позади него маячил огромный дом с лесом дымовых труб и бесчисленными рядами окон.

– Это… это же сам герцог! – пролепетала Энн, цепенея от ужаса.

Глаза художника сверкнули:

– Я не решился изобразить самого герцога Окстонского, в противном случае мне пришлось бы туго. Но, если ему нравится, может считать, что это он и есть.

– Но при чем тут герцог? – запротестовала Энн. – Ведь он ратушу построил. Какой же он барон-разбойник? И вообще…

– Да, как это ни странно, ратуша стоит меньше его недельного дохода, который он получает уже только потому, что владеет землей, где лежит уголь. Герцог считает, что ратушу построил он. А в действительности ее построили те, кто из года в год обливается потом в шахтах, пополняя его капитал. Это они дали ему роскошный дом, в котором он живет, и его яхту, и особняк в Лондоне, и виллу на ривьере. Уголь! Пот и кровь рабочих! Герцогский особняк возведен на фундаменте из костей тех, кто сгорел, утонул, погиб от удушья, трудясь, как раб, в шахтах и обогащая герцога. – Художник остановился, переводя дыхание. – Мистер Хоббс, – крикнул он, обращаясь к владельцу кабачка, – нельзя ли еще кружечку?

Улыбающийся хозяин появился с пенящейся кружкой пива в руках.

– Лишних полбочонка смолы не повредят кораблю, так, что ли? – пошутил он.

Подкрепившись, художник, продолжая непринужденно болтать, снова принялся за зеленого дракона.

– А Шервудский лес вас разочаровал, наверное, да? Вы не встретили ни отверженных, ни баронов-разбойников, пока я их вам не показал? Таков уж долг художников – показывать людям то, чего они сами не заметили, особенно если речь идет о таких вещах, как эти. Сегодня большинство из нас превратились в отверженных – без гроша в кармане скитаемся по стране, хватаясь то за одно, то за другое дело, и единственная наша опора – пара собственных рук.

– А вы не очень-то веселый, – сказала Энн.

– Не с чего веселиться. Когда мне исполнилось восемнадцать лет, я выдержал вступительный экзамен в художественную школу в Лондоне. Окончил ее с отличием, получил награду – бесплатную поездку в Италию. Мне прочили великое будущее. И что же… – В голосе его прозвучала горечь. – Школу я окончил четыре года назад. Сейчас мне двадцать пять лет. И мне еще ни разу не удалось продать свою картину больше чем за две гинеи. И получить постоянную работу.

– Вам просто не везло, – сказал Дик. – Несчастная судьба.

– Нет, мальчик, не судьба – условия, в которых мы живем. У меня было три закадычных друга – студенты. Мы вместе учились. Сейчас один из них разрисовывает абажуры по два с половиной пенса за штуку. Другой разносит пылесосы напрокат – таскает их от дома к дому. А третий… третий не выдержал всего этого – наложил на себя руки. Он был самым талантливым. Поэтому, наверное, его и не стало.

– Не могу понять… – робко начала Энн. – Я никак не могу понять, как это получается, чтобы такие люди, как вы, оставались без работы. Я хочу сказать, такие джентльмены…

Художник откинул голову назад и звучно рассмеялся.

– А я вовсе не джентльмен! Но я понимаю, что ты хотела сказать. Ты имела в виду людей, которые получили хорошее образование, умеют красиво говорить и гордо разгуливают, словно они хозяева этой земли. Учителя, ученые, врачи, адвокаты – вся эта чистая публика.

Погоди, подрастешь – поймешь. Каждый год колледжи выпускают столько специалистов, что даже половине из них не находится работы. Разве не безумие? И это в то время, когда люди всё больше и больше стремятся к знаниям, когда кругом столько больных, когда перед учеными столько нераскрытых тайн, а перед юристами еще такая бездна несправедливости, которую нужно уничтожить. Ну разве не безумие?

– А почему?

– О, это долгая песня. Как-нибудь в другой раз объясню. Поломайте-ка лучше голову сами.

Он снова яростно принялся за рисование и уже через минуту забыл об их присутствии.