Счастливцы с острова отчаяния - Базен Эрве - Страница 13

Одна машина лишняя… Да нет, это багажный автобус, что останется почти не загруженным. Все тристанские начальники уехали на машине, кроме Уолтера, который неразлучен со своими. Хлопают дверцы. Все вздрагивают, не без тревоги смотря, как за окнами движется пейзаж. «Держитесь левой стороны» — предупреждает табличка на трех языках автобусы с континента. Первый автобус, где заняли места семьи Неда и Бэтиста, Агата, Джильда Гроуер и семья Элии, их племянники, в том числе малютка Селина, с которой сюсюкает проводница, трогается. Он проезжает под аркой выхода Э 8, над которой высится башня с часами, и перед глазами тристанцев начинают в мрачной мешанине дефилировать события британской истории. Вот мемориал «Мейфлауера», воздвигнутый во славу других «отцов пилигримов», уехавших триста лет назад. Вот памятные платаны, посаженные американцами после второй мировой войны. «Дансинг Мекка» привлекает взгляд Дженнифер, самой неистовой плясуньи острова, единственной тристанской девушки, которая осмелилась сообщить журналисту, что она с удовольствием разучила бы ча-ча-ча. С исказившимся от горя лицом Нед глядит на этот город одинаковых кирпичных домов с выступающими окнами, на этих людей, ждущих открытия баров или карабкающихся в красные автобусы, чьи империалы всегда кажутся слишком низкими. Шевеля губами, Агата медленно расшифровывает надписи на огромных рекламных щитах футбольного тотализатора, возвещающих розыгрыш «семисот тысяч фунтов в неделю»…

— И все эти деньги действительно раздают кому попало? — с возмущением спрашивает она.

— Видимо, да, — отвечает, криво улыбаясь, Нед.

Но вот наконец утешение для Агаты. В небо взмывает какой-то шпиль, указывая на который проводница — обо всем предупрежденная заранее — нежным голосом объясняет:

— Церковь, которую вы видите, — это церковь моряков. Она, как и ваша, носит имя святой Марии.

Но их церковь с фасадом из кусков лавы толщиной в два фута стоит в восьми тысячах миль отсюда под дождем пепла, который, как им внезапно почудилось, снова выпал и здесь. В автобусе становится пасмурно и холодно, как в ноябрьском небе, дождь с которого хлещет по стеклам. Поэтому будет мрачным их маршрут, которым их сейчас везут по 33-му шоссе до Винчестера, затем 31-м и 25-м за Гейрэт, к предназначенному для них заброшенному военному лагерю, где начинаются леса и куда не дотягиваются длинные щупальца большого Лондона.

Леди Хауэрелл в перчатках и в наброшенном поверх униформы норковом манто — после полудня она дает в Лондоне прием и шофер уже ждет ее во дворе — шепчет, глядя на часы: «У меня еще три минуты», и снимает колпачок с изящной авторучки. Она садится и нервным почерком, весьма ценимым счастливцами, получающими ее приглашения, начинает заполнять тетрадь, на обложке которой значится «Операция Тристан»:

«Организационный центр Кэтергэма взял на себя устройство и управление Пенделл-Кэмпа, временного пристанища эвакуированных. Набрано 24 добровольца, некоторые из старших классов местных школ. Красный Крест оборудовал медпункт, возглавлять который будет миссис Виолета Грэй, жена бывшего врача с Тристана, следовательно, известная островитянам. Эксперт по снабжению, мистер Колин Маккортел, займется проблемами кухни и продуктами; три бригады, находящиеся в его распоряжении, обеспечат в порядке очереди трехразовое питание: в 7.11, 11.15 и 15.19.

Преподобный отец Клемп и (хотя в метрополии никто никогда еще не видел служащего департамента по делам колоний работающим) мистер Дон Айли до новых распоряжений остаются со своими подопечными.

Национальная помощь снабдила нас постельным бельем, мебелью и всем необходимым. Наконец, было создано наше бюро, чтобы координировать всю нашу деятельность. Постоянная дежурная, располагающая телефоном, будет принимать в бюро пожертвования, предложения о работе, давать справки. Все ответственные лица раз в неделю будут собираться для отчета, совещаний, регистрации решений. Бюро будет вести дневник, который я открываю и куда каждый сможет коротко внести свои наблюдения. Э. X.».

В тот же день, но после обеда Виолета Грей, строгая старшая санитарка, чья женственность исчерпывается красным сердечком непрестанно подкрашиваемых губ, устраивается перед той же тетрадью с опустошенной улыбкой, которую придает ей, после всего содеянного, благотворная усталость. И записывает:

Записав эту мысль, она снова берет перо и прибавляет постскриптум:

Нед, чьи шаги гулко отдаются в поспешно наступающих декабрьских сумерках, быстро идет по мокрому асфальту, мимо него, разбрызгивая грязь, непрерывно проносятся машины. Куда он шагает, зачем? Этого он совсем не знает. Да и к чему знать? Ведь его глазу, привыкшему узнавать каждый куст, каждую скалу, каждый поворот тропинки, каждую бухточку — все эти с детства известные, обладающие своими именами, связанные со множеством воспоминаний ориентиры, которые так ценны для измерения расстояния в отличие от совершенно одинаковых столбов на дорогах Сюррея, — зацепиться не за что.

Нед идет, и этого достаточно. Кажется, в сторону Натфилда. На Тристане орешник не растет. Поэтому название это Неду ничего не говорит, прошлое Нат— филда ничего не говорит его душе и сердцу так, как, например, пастбище Кафярд, где он оставил свое стадо, или поток Шерт-тэйл, где его прадед потерял рубашку. Идет дождь. «Дождь переделывает море», — говорили на Тристане в непогоду. Здесь, в Пенделле, дождь переделывает только грязь, и Нед чувствует, что согласен с этой погодой.

Уже месяц, как Грейни Дороти совсем плоха. Врач требовал положить ее в больницу — мера, на которую семья Глэда согласилась с тяжелым сердцем. Если больной может вылечиться, то дома он сделает это быстрее. А если он безнадежен, зачем лишать его утешения умереть в кругу своих?

Нед идет. Девушки из Женской лиги, это надо признать, делают все, что в их силах. Комната удобная. Занавески на окнах, ковер, два плетеных кресла, отличные пружинные матрацы, гравюры на стенах… Никто столько и не просил. Но каждый надеялся получить иное: настоящий дом с огнем в очаге, у которого женщина хлопочет с готовкой. Неду отвратительна эта столовая, где все должны в один и тот же час есть то же самое. Он приходит в ярость, когда видит нанятых на эту барщину по чистке овощей мать, жену и дочь, которые целую неделю, делая все, что нужно, помогали бы соседке после родов, но никогда не согласились бы прислуживать никому, даже самому священнику, кстати, часто призываемому тристанцами на подмогу.

Нед все идет и идет: старый обычай на острове, где никто не удивился бы, увидев мужчину, «идущего наверх» и карабкающегося по склонам лишь с одной целью — развеять там плохое настроение. Как правило, всегда находился сочувствующий друг, который в конце концов попадался навстречу и кричал:

— Эй, Нед, привет! Спускай паруса!

И паруса спускались. Друзья отправлялись выпить по чашечке чая. Вместе возвращались по домам. А здесь нет ни души, кроме приклеившихся к сиденьям своих тракторов крестьян с взглядами, параллельными бороздам, да белокожих, словно вымоченных в молоке девушек, которые пялят на тебя глаза, прижавшись к своим ухажерам, и что-то им нашептывают. Попробуй поди заговорить с ними. Нед как-то попытался спросить дорогу: