Фиалковый венец - Триз Джефри - Страница 8

Когда среди удлиняющихся вечерних теней они устало бели по обсаженной тополями дороге, Лукиан сказал:

— Ты, конечно, пошутил? Было бы неплохо слазить туда еще раз, если бы знать заранее, что ее там нет, но ведь ты же не хочешь в самом деле видеться с ней!

— А почему?

— Как «почему», Алексид? Она же чужестранка, живет в грязной харчевне! Мне она показалась ужасной! Просто уличная девчонка, и я никак не ждал…

Не ждал Лукиан и звонкой пощечины, от которой левая щека его побагровела. Спустя мгновение друзья до гроба уже катались в пыли дороги и яростно колотили друг друга.

Глава 5

СКАЧКИ С ФАКЕЛАМИ

— Скажи: «Я очень сожалею»… — Лукиан, еле переведя дух, уселся на грудь приятеля.

Алексид перестал вырываться. В короткой схватке он сразу растратил весь свой гнев, и к нему вернулось обычное чувство юмора.

— Я очень-очень сожалею, — с трудом выговорил он, — что ты сидишь у меня на животе.

— Нет, ты скажи, что сожалеешь, что ударил меня.

— Ну, поскольку это и есть причина, которая привела к вышеупомянутому следствию, — пустился в рассуждения Алексид, — то раз я сожалею о следствии, значит, из этого логически вытекает, что я…

— Да замолчи же! Ты, наверно, будешь философствовать, даже если тебя повесят за ноги. Ты сожалеешь, что ударил меня по лицу? Да или нет?

— Ну, с одной стороны…

— Да или нет? — настаивал Лукиан. — А я пока поупражняюсь к скачкам с факелами.

Оба они через несколько дней должны были участвовать в конных состязаниях юношей. Упражнения Лукиана заключались в том, что он принялся подпрыгивать на животе приятеля, всем весом придавливая его к земле.

— Да-а! — пропыхтел Алексид после третьего скачка.

Лукиан отпустил его, и оба поднялись на ноги.

— Однако, — тут же продолжал Алексид, — отсюда, мой друг, следует только одно: ты сильнее меня, а это мы знали и раньше.

Лукиан теперь благоразумно избегал упоминаний о Коринне, но, когда они снова побрели по дороге навстречу закату, он высказал все, что думал о женщинах.

— Конечно, мужчине рано или поздно следует обзавестись семьей, но вообще-то от женщин нет никакого толку. Мой отец говорит, что жениться следует в тридцать лет, а до тех пор у человека хватает и других занятий — атлетические состязания, военная служба, друзья. Отец говорит, что дружба — самое главное в жизни. А с женщинами дружить нельзя, — они не умеют разговаривать об отвлеченных предметах…

Вспомнив Коринну, Алексид усомнился в этом.

— Ну конечно, — пробормотал он.

Но Лукиан не заметил легкой иронии в его тоне. Он продолжал рассуждать, а Алексид продолжал отделываться ничего не значащими ответами, и так они продолжали путь. Солнце, почти касавшееся земли, расцветило золотом и багрянцем всю западную часть небосклона, и на этом пылающем фоне над крышами города лиловой тенью вздымался Акрополь.

Возможно, отец Лукиана был прав, утверждая, что дружба — самое главное в жизни. Большинство афинян — и мужчин и юношей — согласились бы с ним. Но дружбе Лукиана с Алексидом, хотя они не признались бы в этом даже самим себе, был нанесен тяжелый удар.

Скачки с факелами не поправили дела. Такие скачки с подставами для молодых наездников устраивались впервые. Состязание в беге с передачей факела было старинным обычаем. Но всего два года назад кому-то пришло в голову учредить такие же конные состязания. После этого юноши, тоже состязавшиеся в беге с факелом, потребовали, чтобы им и тут было дозволено подражать мужчинам.

Скачка юношей с факелами занимала главное место в вечерних состязаниях в день Посейдоний. Ведь Посейдон был не только повелителем моря — это он создал лошадь и подарил ее людям, это он научил людей пользоваться уздечкой и в неведомом году далекой старины учредил первые конные состязания.

Как обычно, состязалось десять партий — по одной от каждой филы[19]. Лукиан и Алексид выступали за Леонтиду. Участие в этих состязаниях было не такой уж честью, они устраивались впервые, и молодых наездников отбирали не по их личным достоинствам. Собственно говоря, участвовать в нем мог всякий, кому удалось раздобыть коня, — впрочем, это было делом нелегким, потому что лошадей в Афинах было мало. Однако богатый дядя Лукиана одолжил ему двух скакунов, и поэтому юноша без всякого труда добился, чтобы его и Алексида включили в число восьми наездников, которым предстояло везти факел Леонтиды.

— Молния получила свою кличку заслуженно, — сказал Лукиан Алексиду. Она удивительно резва. Дядя привез ее из Фессалии, а там знают толк в лошадях. Но и Звезда тоже очень хороша.

— Когда мы их пробовали, мне Звезда понравилась.

— Я, правда, хотел, чтобы ты взял Молнию. Но дядя говорит, что раз я к ней привык… да и к тому же я тяжелее тебя…

— Ну конечно. Он и так очень добр, что доверил мне Звезду.

— Я знал, что ты не обидешься. Послушай, Алексид, быстро передать факел не так-то легко. Нам следовало бы поупражняться. Мы можем брать лошадей каждый вечер — как ты думаешь?

Лукиан так загорелся этой мыслью, что Алексид не мог сказать «нет». Впрочем, эти упражнения прохладными вечерами были даже приятны. Ему нравился короткий бешенный галоп до места передачи факела, и тот исполненный волнения миг, когда они скакали колено к колену и предавали друг другу палку, изображающую факел. Но на это требовалось время, а он был теперь очень занят.

Каждое утро он проводил несколько часов у софиста Милона, занимавшегося с ним ораторским искусством, иначе говоря — грамматикой, логикой, постановкой голоса и жестикуляцией. Он должен был заучивать множество полезных цитат и остроумных оборотов речи, а так же упражняться в подборе доводов, которые выглядели бы убедительными независимо от того, соответствуют они истине или нет. «Всегда держите в уме, с кем вы разговариваете, — с хитрой улыбкой наставлял Милон своих учеников. — Богачам говорите одно, а беднякам — другое. Доводы, которые скорее всего убедят молодежь, не стоит пускать в ход для убеждения стариков. И наоборот». Алексид любил искусство спора, но то, чему учил его Милон, казалось фальшивым и нечестным. К тому же он вовсе не мечтал блистать на ораторском поприще. Тем не менее он продолжал послушно посещать уроки Милона и готовить задаваемые ему упражнения. А так как остальную часть дня ему приходилось проводить в гимнасии или в палестре[20], у него совсем не оставалось свободного времени для себя — чтобы читать или записывать слагавшиеся в голове стихи. И вот, возвращаясь домой после их третьей поездки, он сказал:

— Лукиан, я хотел бы пропустить завтрашний вечер.

— Но ведь до скачек осталось всего три дня!

— Я знаю. Но достаточно будет поупражняться еще только один раз.

— Глупо погубить корабль, пожалев на него смолу! — проворчал Лукиан.

— Что ни говори, а совершенство достигается упражнением.

— Излишек упражнений тоже может испортить дело. Они надоедают.

— Ах, тебе надоело! Мне очень жаль, конечно.

— Я говорил о лошадях. — Алексид действительно думал о них. — Они уже все отлично поняли, и, по-моему, для них только вредно снова и снова повторять одно и то же. Мне-то самому это очень нравится, но просто я должен найти время и для других дел.

— Каких же это дел? — Лукиан говорил с таким раздражением, что Алексид заколебался, прежде чем ему ответить, но Лукиан истолковал его молчание по-своему. — Можешь ничего не объяснять! Догадаться нетрудно: та девчонка, которую мы встретили…

Алексид удивленно посмотрел на него. Да, конечно, он еще не забыл Коринны. И не раз думал о ней. Она ему понравилась, ему было с ней весело, да и ее необычные взгляды заинтересовали его. Он даже посматривал, не увидит ли ее, когда проходил мимо харчевни ее матери или ближайшего общественного источника, у которого всегда толпились женщины с соседних улиц, — конечно, те, в чьих домах не было собственного колодца. Но он с ней так и не встретился, да и не искал этой встречи. Он и без того был слишком занят.