Фиалковый венец - Триз Джефри - Страница 6

— Она была… ну… какая-то нездешняя. Я такой никогда не слыхал.

— Да твой отец, кажется, и не одобряет игру на флейте? — лукаво спросил Алексид.

— Да.

— И мой тоже. Он не позволил мне учиться у флейтиста. «Благородные мужи играют на лирах, — передразнил она отца. — А флейта годится только для женщин. Эта музыка слишком уж чувствительна».

— Вот и мой отец говорит то же самое.

— Отцы все на один лад, — вздохнул Алексид. — И где только они набираются одинаковых мнений, слепленных по одному образцу! Может, их выдают полноправным гражданам вместе с табличками для голосования?

— Я больше ничего не слышу, — сухо сказал Лукиан. — Наверно, мне померещилось.

— Наверно.

— Пойдем дальше?

— Пожалуй. Если, конечно, ты не боишься встретить Па… э… ну, того, кто играет на свирели, и впасть в священное безумие.

Лукиан только презрительно вскинул голову, и друзья зашагали дальше.

Они старались держаться у самой воды, но иногда к реке с обоих берегов вплотную подступали отвесные скалы, и тогда им приходилось сворачивать в лес и искать окольный путь. И вот, когда, сделав крюк, они вышли на обрыв, такой высокий, что деревья внизу совсем скрывали от них реку, Лукиан снова остановился.

— Что случилось? Ты опять что-нибудь услышал?

— Нет. Но я что-то увидел.

— Что же?

— Как будто человеческую голову…

— Без тела? Фу, какое неприятное зрелище!

— Перестань валять дурака, Алексид! Я говорю серьезно. Вон там внизу, среди листьев, мелькнуло что-то белое.

— Вода, разумеется.

— Нет, я готов поклясться, что видел лицо и плечо…

— Но ведь белые? А у… того, кто играет на свирели, кожа темная, да к тому же он мохнат, как козел. А рогов ты не видел?

— Перестань! Такими вещами не шутят! — прошипел Лукиан (оба они говорили шепотом — на всякий случай). — Неужели ты ни во что не веришь? Разве ты не веришь в нимф?

— Да у тебя театральное несварение!

— Это еще что такое?

— За последние дни ты насмотрелся в театре всяких богов и полубогов, а теперь они тебе повсюду чудятся, потому что твоя печень забита мифами и…

— Послушай, — сердито сказал Лукиан. — В лесах и реках на самом деле обитают полубоги. А если я видел не нимфу то кого же? Обыкновенная смертная девушка не стала бы бродить тут в одиночестве.

— Ты прав, — согласился Алексид, вспомнив, что Нику ни за что не выпускают из дому одну.

Правда, в Афинах были девушки, которых не содержали в такой строгости, — девушки из семей победнее, которым приходилось ходить на рынок и за водой к общественным источникам, — но и они не посмели бы уйти за городские ворота.

— Так, значит…

— Я же сказал, что тебе почудилось.

Значит, и это мне просто чудится? — Вдруг спросил Лукиан голосом, в котором смешались страх и торжество.

Теперь и Алексид услышал музыку. Странная тоскливая и манящая мелодия неслась к ним из зеленой пропасти у их ног. Она звала его. И в то же время по телу его пробегала холодная дрожь, а сердце сжималось от страха. Губы его пересохли, ладони стали влажными то пота.

— С меня довольно, — сказал Лукиан. — Пошли обратно.

— Нет.

— Ты что, собираешься спуститься туда? — Лукиан схватил приятеля за руку.

— Пусти! Я хочу посмотреть, что это.

— Ты с ума сошел! Если там нимфа, она превратит тебя в какого-нибудь зверя или так тебя изменит, что…

Алексид вырвался и начал спускаться с обрыва. Отчасти Лукиан оказался прав — это мгновение действительно что-то в нем навсегда изменило.

Лукиан несколько секунд стоял неподвижно — страх боролся в нем с чувством долга. Но Алексид все-таки был его лучшим другом, и он заставил себя последовать за ним под вновь сомкнувшийся лиственный свод.

Глава 4

МРАМОРНАЯ ПЕЩЕРА

Едва Алексид раздвинул ветви олеандра, заслонявшие от него реку, щемящая музыка сразу оборвалась. Нимфа, сидевшая на другом берегу заводи, подняла глаза, увидела его и взвизгнув, вскочила на ноги. Такой визг вряд ли мог вырваться из горла нимфы — точно так же верещала Ника, когда Теон сунул ей за шиворот ящерицу. И Алексид сразу перестал бояться.

— Я не хотел тебя испугать, извини, — сказал он вежливо.

— Ах! Да это… ничего… — ответила она, с трудом переводя дыхание. Очевидно, она хотела было убежать, но теперь передумала. Их разделяла глубокая прозрачная заводь шириной локтей в десять. Девушка нерешительно засмеялась:

— Ты появился так неожиданно, что мне показалось, будто ты не человек, а…

— Спасибо!

— Что же тут обидного? Ты такой коричневый… и глаза у тебя раскосые, как у него…

— Но у меня нет рожек, — заверил он ее с улыбкой. — И ноги самые обыкновенные, без копыт. Вот погляди!

Он вышел из зарослей и, помахивая зажатыми в руке ременными сандалиями, остановился у самой воды — обыкновенный юноша в белом хитоне с голубой каймой.

Тут из кустов вышел Лукиан. Спокойные серо-голубые глаза девушки раскрылись еще шире.

— Вас там еще много? — спросила она.

Оправившись от первого испуга, она говорила теперь уверенно и беззаботно, не опуская глаз и не запинаясь от смущения, как те немногие девушки, с которыми они были знакомы. Ее голос был мелодичен, но сильный дорический акцент резал их афинский слух.

— Нас только двое, — ответил Алексид. — Не бойся.

Она вдруг беззвучно засмеялась. Это был именно смех, не похожий на спокойную улыбку, иногда появлявшуюся на ее губах.

— Я не боюсь, — ответила она невозмутимо. — Добраться сюда вы можете, только переплыв заводь, а к тому времени меня тут уже не будет. И вы меня не разыщете.

— Лукиан с самого начала утверждал, что ты нимфа.

— А я подумала, что ты Пан. Как смешно!

Она снова села и принялась расчесывать черные кудри, которые влажно блестели, словно она только что купалась. Ее хитон цвета зеленых яблок был не очень новый, да к тому же несколько пострадал от близкого знакомства с колючим кустарником.

— Нам пора домой, — буркнул Лукиан. — Уже поздно, и я голоден…

— Голоден? Ах, бедняжка! — прозвенел насмешливый голосок. — Вот тебе смока, лови! — Раздался всплеск, и по середине реки пошли круги. — Ну вот! Какая же я неуклюжая! Ну, ничего, смокв у меня еще много, но бросать их я больше, пожалуй, не буду. Идите сюда, если хотите. Я ведь вам сейчас соврала — сюда очень просто добраться вон по тем камням.

Через минуту они уже сидели рядом с ней и с удовольствием жевали смоквы. Алексид решил, что она их ровесница или, может быть, моложе не год, но, уж во всяком случае, не старше. Она была стройна, и тонкие черты ее лица как-то не вязались с грубоватой речью. Она сказала, что ее зовут Коринна и что она приехала в Афины совсем недавно. А до этого ей немало пришлось постранствовать по свету. Она жила в Сиракузах на острове Сицилии, а прежде — в галльской Массилии.

— Но мать всегда хотела вернуться сюда, — пояснила она.

— Вернуться? — заинтересовался Алексид. — Но ведь вы же не афинские граждане.

— Нет, конечно. Одним только богам известно, кто мы такие. Но я родилась в Афинах, только мы уехали отсюда, когда я была еще совсем маленькой.

— Она из семьи метеков[18], — заметил Лукиан. — Это ясно.

— И все-таки, — спросил Алексид, не обращая внимания на слова приятеля, — ты, наверно, была очень рада поселиться в Афинах.

— Теперь уже не рада, — ответила загадочная девушка. — Я их ненавижу.

— Что?!

Оба друга привскочили и с ужасом уставились на нее. Она ненавидит Афины! И как только земля не расступилась и не поглотила ее!

— Я повидала немало городов и могу сказать одно: такой вони, как в Афинах, нигде нет. Улицы узенькие, грязные, а уж до того кривые, что чудится, будто ты в лабиринт угодила! Вот Пирей совсем другое дело! Улицы широкие и такие прямые…