Во власти дьявола - Тристан Фредерик - Страница 31

— Выслушайте же меня, сударыня.

Тривелин начал произносить свой текст. Сильвии нужно отвечать. Она должна ответить!

— Вы мне надоели.

— Но нужно быть рассудительной!

Где он? А, я его вижу. Он на меня смотрит. И улыбается этой своей кривой усмешкой.

— Нет, не стоит, и я не буду рассудительной.

Чего он добивается? Чтобы я заикалась, чтобы в слезах убежала за кулисы? А завтра во всех газетах: «Скандал! Какой скандал!»

— А я ненавижу здоровье и очень хочу захворать. Будь твердой, девочка! Сильвия должна заменить Софи. Тут, на сцене, одна Сильвия. Софи здесь нет, никто не знает, где она. Она исчезла. Сильвия заняла ее место. Тот, любитель подглядывать, напрасно станет искать ее глазами; пусть его липкий взгляд скользит по Сильвии, Софи теперь вне досягаемости. Этот взгляд заденет лишь призрак, пустую оболочку. Пусть принц Лелио и его слуги строят ловушки Сильвии, пусть Фламиния изобретает свои хитрости и уловки; Софи сбежала из дворца иллюзий, из дома умалишенных, из борделя, придуманного Пурвьаншем.

В антракте между вторым и третьим действием актриса заперлась у себя в уборной. Она должна была оставаться одна, ей надо быть Сильвией, Софи не должна вернуться, иначе за ее плечами сейчас же вырастет тень дьявола. Весь спектакль мы тревожно следили за битвой, которую ей пришлось выдержать, чтобы войти в роль Сильвии; но потом она превратилась в очаровательную Сильвию — в одно и то же время в простушку и плутовку; ее нежность к Арлекину мало-помалу сходила на нет и сменялась любовью к принцу. Неуверенность ее первых реплик растворялась в опасливом недоверии крестьянки, ставшей узницей роскошного замка.

Зато в конце третьего акта Сильвию вызывали целых пять раз; а потом мы пришли в ее уборную и обнаружили там Софи — измученную до предела. Ее героиня отняла у нее все силы, опустошила ее. Она не чувствовала ни радости артиста, прошедшего трудное испытание, ни ликования триумфа. Понимая ее состояние, Мадлен Герланд вызвала такси и попросила вывести нашу подругу через служебный вход, чтобы никто не мог подойти к ней с поздравлениями. Софи быстро переоделась и, двигаясь как сомнамбула, пошла с нами к машине, которая довезла нас до улицы Одессы, подальше от ненужных сейчас восторгов, криков «браво!» и, главное, — подальше от Пурвьанша! Во всяком случае, так нам тогда казалось.

Он стоял там — на верхней ступени лесенки, ведущей на наш этаж, — опираясь на перила и с вызовом глядя на нас насмешливыми синими глазами; на губах его играла легкая улыбка.

Софи вскрикнула и отступила назад, ухватившись за плечо Алисы.

— Послушайте, — сказал я, — вы же понимаете, что вас не хотят здесь видеть!

— О! — воскликнул он с пафосом. — А я-то надеялся принять участие в вашем празднике! Неужели я стал уже совершенным парией, паршивой овцой, прокаженным, кем-то вроде бродячей кошки?

Софи повернулась и, указав рукой на этого жуткого фразера, мстительно бросила:

— Не обольщайся, Альбер Прожан! Тебе меня не испугать! И если я избегаю тебя, то только потому, что ты внушаешь мне отвращение!

Он застыл на мгновение. Его лицо стало мертвенно-бледным. Затем он спросил:

— О ком говорит эта прекрасная дама? Прожан, вы сказали? Да, правда… Припоминаю… Я знал кого-то, кто носил некогда это имя. Впрочем, довольно нелепое. Но где этот Прожан? Напрасно я смотрю направо и налево, я нигде не могу разглядеть этого славного старого друга прежних времен.

Я кинулся к нему.

— Нат, довольно!

Он усмехнулся и резко оттолкнул меня.

— Замолчи, насекомое! Это не твое дело.

Он спустился на несколько ступенек, которые отделяли его от Софи и Алисы.

— Я хочу говорить только с мадемуазель Бонэр.

— Вы пьяны! — закричала моя подруга, отшатываясь к стене.

— А девчушка права! Пьян от любви! «О, графиня, я умираю от ваших прекрасных глаз…» Я словно Иона, вышедший из чрева кита и бежавший на берега Ниневии… Благодарю вас, обожаемая Софи. Вы любили меня целых два часа. Театр был нашей постелью.

Я увидел, как рука мадемуазель Бонэр поднялась, чтобы дать ему пощечину, потом опустилась. Она содрогнулась, у нее вырвался какой-то звук, похожий на рыдание, но тут же она повернулась ко мне и стала подниматься по лестнице. Алиса пошла за ней, оставив Пурвьанша стоять посреди пролета. Я открыл дверь в квартиру, и мы вошли, но перед этим я успел заметить, как он медленно спускается вниз по ступеням, что-то тихо шепча и пошатываясь.

XXXIII

Зима была долгой, потом настала дождливая осень. Пьеса «Двойное непостоянство» не сходила с афиш целых три месяца. Огромный успех! В мае Софи приняли в «Комеди Франсэз», а Алису — в «Ателье». В июне я сдал последние экзамены и получил диплом. Пурвьанш снова куда-то исчез.

Мне всегда нравилось бродить по набережным Сены. Иногда я разыскивал какую-нибудь старинную книгу у букинистов. Но чаще бесцельно блуждал, радуясь чувству свободы и наслаждаясь солнечными деньками. Так и в то июльское утро: я продлил свой маршрут, прогулявшись до острова Сен-Луи, побывал у Дворца правосудия и возвращался через Цветочный рынок. Там, недалеко от продавца орхидей, прямо на мостовой, сидел, прислонившись спиной к стене и конвульсивно подергивая головой из стороны в сторону, чрезвычайно грязный бородатый парень со спутанными лохмами и мутными глазами; он тянул какую-то непристойную песенку и бережно укачивал на коленях бутыль дешевого вина.

Мой взгляд привлекла какая-то странная смесь почти полного падения и разрушенного благородства, которое еще проступало на поверхность сквозь эти руины. Возможно, я сразу узнал его, но не мог в это поверить. Впрочем, казалось, он совсем меня не замечает, поглощенный своим безумием. Вот почему я решил не подходить к нему, подумав, что это неудобно. Однако я не мог взять и просто уйти. Мне хотелось узнать, понять. Я стал ходить от прилавка к прилавку, притворяясь, что восхищаюсь цветами, но единственной моей заботой было следить за этим беднягой.

— А, этот! — объяснил продавец орхидей. — Это его угол. Он приходит сюда каждое утро. Уходит в полдень и до следующего дня больше не появляется. Он вроде бывший профессор. Конечно, не повезло парню, видно, что не дурак!

Я дождался полудня. Как только колокол Дворца правосудия пробил двенадцать, Пурвьанш, а это был он, с трудом поднялся и, волоча ноги, пошел прочь. Его штаны держались на тесемке и спускались винтом на дырявые ботинки. Кое-как он доплелся до площади Шатле, прошел ее и двинулся по улице Сен-Дени. Добравшись до фонтана Невинных, свернул к Центральному рынку, и там, несмотря на его медленную походку, я уже поспевал за ним с некоторым трудом: в этот час посреди пестроты и гама уже вовсю сновали грузчики и носильщики, расталкивая всех своими тележками.

Он вошел в мясные ряды, пробрался среди разносчиков в длинных фартуках, заляпанных кровавыми пятнами, и наконец остановился возле мясной лавки; как только он появился, стоявшая за прилавком девушка протянула ему пакет, завернутый в газету. Он схватил его с глухим ворчанием и удалился.

— Это Альбер, клошар, — объяснила продавщица. — Хозяйка всегда отдает ему остатки. Не знаю, что бы с ним без нее стало.

Парень отошел в сторонку, сел на скамью, открыл пакет со своей жалкой снедью и тут же принялся жевать ее с какой-то детской старательностью. В тот день, так и не решив, что предпринять, и прежде всего просто не осмелившись подойти к нему или позволить ему узнать себя, я оставил его там. Но на следующий день, подстегиваемый болезненным любопытством, я вернулся на рынок в то же время, прошел по мясным рядам и обнаружил несчастного на той же скамейке.

Вглядевшись в исхудалые черты его лица, я тут же представил себе короля Лира, блуждавшего среди обломков его королевства. Впрочем, он не переставая бормотал что-то себе под нос, словно бубнил роль для своей призрачной публики. И когда, доев и выбросив кости, он двинулся в сторону крытого рынка, мне показалось, что я воочию зрю, как он проникает в развалины замка. Да, именно так он и задумывал когда-то свои постановки: «Антигона» на мусорной свалке, «Король Лир» на заплеванных плитах Центрального рынка и «Двойное непостоянство» в борделе с улицы Сен-Дени!