Триумфальная арка - Ремарк Эрих Мария - Страница 56

Равик молчал.

– Никогда больше не вернешься, – повторила она.

Равик посмотрел на нее.

–. Жоан…

– Нет! Это все неправда! Все ложь! Ложь!

– Жоан, – осторожно произнес Равик. – Вернись к своему столику.

В ее глазах стояли слезы.

– Вернись к своему столику.

– Ты во всем виноват! – вырвалось у нее. – Ты! Ты один!

Она резко повернулась и пошла. Равик слегка отодвинул столик и сел. Его взгляд упал на рюмку кальвадоса, он потянулся за ней, но не взял. Во время разговора с Жоан он оставался совершенно спокойным. Теперь его охватило волнение. Странно, подумал он. Грудные мускулы дрожат под кожей. Почему именно грудные? Он поднял рюмку и стал разглядывать свою руку. Рука не дрожала. Не глядя на Жоан, он отпил глоток.

– Пачку сигарет, – бросил он проходившему кельнеру. – «Капорал».

Он закурил, допил рюмку и снова почувствовал на себе взгляд Жоан. Чего она ждет? – подумал он. – Что я напьюсь с горя у нее на глазах? Он подозвал кельнера и расплатился. Когда он встал, Жоан начала что-то оживленно говорить одному из своих спутников. Она не подняла глаз, когда он прошел мимо ее столика. Лицо ее было жестким, холодным и ничего не выражало. Она напряженно улыбалась.

Равик бродил по улицам и неожиданно для самого себя снова оказался перед «Шехерезадой». Морозов встретил его улыбкой.

– Хорошо держишься, солдат! Я уж думал, ты совсем погиб. А ты вот вернулся. Люблю, когда мои пророчества сбываются.

– Не торопись радоваться, Борис.

– И ты не торопись. Она уже ушла.

– Знаю. Я встретил ее.

– Неужели?

– Да, в «Клош д'Ор».

– Ну и ну… – изумился Морозов. – У судьбы-злодейки всегда сюрпризы про запас. Удивит так удивит!

– Когда ты освободишься, Борис?

– Через несколько минут. Все уже разошлись. Вот только переоденусь. А ты пока что зайди в зал, выпьешь водки за счет заведения.

– Нет. Я подожду здесь.

Морозов испытующе посмотрел на него.

– Как ты себя чувствуешь?

– Скверно.

– Разве ты ждал другого?

– Всегда ждешь чего-то другого. Пойди переоденься.

Равик прислонился к стене. Рядом с ним старая цветочница складывала в корзину нераспроданные цветы. Хотя это и было глупо, но Равику захотелось, чтобы она предложила ему букет. Неужели по его лицу видно, что цветы ему сейчас ни к чему? Он посмотрел вдоль улицы. Кое-где в окнах еще горел свет. Медленно проезжали такси… Чего он ждал? Он все предвидел заранее. Он не ждал лишь того, что Жоан опередит его. А почему бы и нет? Всегда прав тот, кто наносит удар первым!

Из «Шехерезады» вышли кельнеры. Ночью они были кавказцами в длинных красных черкесках и высоких мягких сапогах. На рассвете это были про – сто усталые люди. Они шли домой в своем обычном платье, которое выглядело на них очень странно после ночного маскарада. Морозов вышел последним.

– Куда пойдем? – спросил он.

– Сегодня я уже везде побывал.

– Тогда пойдем в отель, сыграем в шахматы.

– Что ты сказал?

– Сыграем в шахматы. Есть такая игра с деревянными фигурками. Она и отвлекает и заставляет сосредоточиться.

– Хорошо, – сказал Равик. – Давай сыграем.

Он проснулся и сразу же почувствовал, что Жоан находится в комнате. Было еще темно, и он не мог ее видеть, но знал, что она здесь. Комната стала иной. Окно стало иным, воздух стал иным, и он стал иным.

– Перестань дурачиться! – сказал он. – Включи свет и подойди ко мне.

Она не пошевелилась. Он даже не слышал ее дыхания.

– Жоан, – сказал он. – Не будем играть в прятки.

– Не стоит, – тихо ответила она.

– Тогда иди ко мне.

– Ты знал, что я приду.

– Не мог я этого знать.

– Дверь не была заперта.

– Она почти никогда не бывает заперта.

Она с минуту помолчала.

– Я думала, ты еще не вернулся, – сказала она наконец. – Я только хотела… Думала, ты сидишь где-нибудь и пьешь.

– Я тоже думал, что так будет. Но вместо этого я играл в шахматы.

– Что ты делал?

– Играл в шахматы. С Морозовым. Внизу, в комнате, похожей на аквариум без воды.

– Шахматы! – она отошла от двери. – Шахматы! Как же так?.. Разве можно играть в шахматы, когда?..

– Я бы и сам не поверил, но, оказывается, можно. И совсем не плохо получается. Мне даже удалось выиграть одну партию.

– Ты самый холодный, самый бессердечный…

– Жоан, не устраивай глупых сцен. Я люблю театр, но сейчас мне не до него.

– Я и не думаю устраивать тебе сцен. Я безумно несчастна.

– Хорошо. Не будем говорить об этом. Сцены уместны, когда люди не очень несчастны. Я был знаком с одним человеком, который сразу после смерти своей жены заперся у себя в комнате и просидел там до самых похорон, решая шахматные задачи. Его сочли бессердечным, но я знаю, что свою жену он любил больше всего на свете. Просто он ничего лучшего не мог придумать. День и ночь решал шахматные задачи, чтобы хоть как-то забыться.

Жоан стояла теперь посредине комнаты.

– Значит, поэтому ты и играл в шахматы, Равик?

– Нет. Я же рассказал тебе о другом человеке. А я спал, когда ты пришла.

– Да, ты спал! Ты еще можешь спать!

Равик привстал на постели.

– Я знал и другого человека. Потеряв жену, он лег спать и проспал двое суток. Его теща была вне себя. Она не понимала, что можно делать самые, казалось бы, неуместные, противоестественные вещи и быть при этом совершенно безутешным. Просто удивительно, до чего нелеп этикет горя. Застань ты меня мертвецки пьяным – и приличия были бы соблюдены. А я играл в шахматы и потом лег спать. И это вовсе не говорит о том, что я черств или бессердечен. Что же тут непонятного?

Внезапно раздался грохот и звон: Жоан схватила вазу и швырнула ее на пол.

– Спасибо, – сказал Равик. – Я терпеть не мог этой штуки. Смотри не поранься осколками. Она расшвыряла осколки ногой.

– Равик, – сказала она. – Зачем ты говоришь мне все это?

– Действительно, – ответил он. – Зачем? Вероятно, подбадриваю самого себя. Тебе не кажется?

Она порывисто повернулась к нему.

– Похоже, что так. Но у тебя никак не поймешь, когда ты серьезен, а когда шутишь.

Осторожно пройдя по усеянному осколками полу, Жоан села на кровать. Теперь, при свете занимающегося утра, он мог отчетливо разглядеть ее лицо. И удивительное дело: оно нисколько не казалось усталым, напротив, оно было молодым, ясным и сосредоточенным. На ней был новый плащ и уже не то платье, в каком он видел ее в «Клош Д'Ор».

– Я думала, ты никогда больше не вернешься, Равик, – сказала она.

– Мне пришлось пробыть в Швейцарии дольше, чем я рассчитывал. Я не мог приехать раньше.

– Почему ты ни разу не написал?

– А что бы от этого изменилось?

Она отвела взгляд в сторону.

– Все-таки было бы лучше.

– Лучше всего было бы вообще не возвращаться. Однако я не могу жить ни в какой другой стране, кроме Франции, ни в каком другом городе, кроме Парижа. Швейцария слишком мала, в других странах – фашисты.

– Но ведь здесь… полиция.

– У полиции сейчас так же много или, если угодно, так же мало шансов схватить меня, как и прежде. В последний раз мне просто не повезло. Не будем больше говорить об этом.

Он взял сигареты со стола около кровати. Это был удобный, средних размеров стол, с книгами, сигаретами и всякой мелочью. Равик не выносил ночных столиков с резными ножками и столешни – цами из поддельного мрамора, какие встречаются почти в каждом отеле.

– Дай и мне сигарету, – попросила Жоан.

– Ты не хочешь выпить?

– Хочу. Не вставай. Принесу сама.

Она нашла бутылку и налила две рюмки – ему и себе. Когда она пила, плащ соскользнул с ее плеч, и в свете редеющих утренних сумерек Равик увидел, что на ней то самое платье, которое он подарил ей перед поездкой в Антиб. Зачем она его надела, это единственное платье, которое он ей купил? Единственное? Он никогда над этим не задумывался. И сейчас он тоже не хотел думать об этом.