Шибуми - "Треваньян" - Страница 24

– Нет. Там нет ни времени, ни вечности.

Отакэ-сан, улыбаясь, покачал головой:

– Неужели и от тебя мне придется выслушивать все те же расплывчатые термины и поэтические парадоксы?

Николай чувствовал, что именно это раскладывание по полочкам, расчленение неразделимого на мертвые составляющие превращает бесконечно простое понятие в сумбурную путаницу и хаос, но он не знал, как выразить свои ощущения с помощью таких неуклюжих, топорных инструментов, как слова.

Отакэ-сан пришел к нему на помощь:

– Так ты говоришь, что, переходя в это состояние, ты теряешь ощущение времени? И ты не знаешь, как долго оно продолжается?

– Я совершенно точно знаю, сколько времени это длится, сэр. Ведь, уходя, я на самом деле остаюсь здесь. Я – везде, а значит, и там, где мое тело, я с ним. И это совсем не то, что сон наяву. Иногда такой отдых длится минуту или две. А бывает, и несколько часов. Он продолжается ровно столько, сколько необходимо.

– И часто они приходят к тебе… эти минуты отдыха?

– По-разному. Самое большее – два-три раза в день. А иногда они могут исчезнуть на целый месяц. Когда такое случается, я начинаю тосковать по ним, мне их очень недостает. И я боюсь тогда, что они уже никогда не вернутся.

– Скажи мне, ты можешь вызвать у себя такое состояние по собственному желанию, простым напряжением воли?

– Нет. Но я могу перекрыть ему путь, как бы это сказать, заблокировать вход. Нужно вести себя очень осторожно, чтобы они не исчезли навсегда, чтобы минуты эти могли вернуться вновь, когда мне понадобится.

– А как ты можешь перекрыть им путь?

– Поддавшись гневу. Или ненависти.

– Значит, тебе не уйти в это состояние, если тебя душит ненависть?

– Разумеется, это невозможно. Ведь это полностью противоположно ненависти.

– Может быть, это любовь?

– Это не связано с любовью, потому что не касается людей.

– Чего же это касается?

– Всего. Меня. Это одно и то же. Когда я отдыхаю, мы – я и все, что меня окружает, становимся… Не знаю, как это выразить…

– Ты сливаешься со всем, что тебя окружает, становишься с ним единым целым?

– Да. Нет, это не совсем точно. Я не становлюсь единым целым со всем, что меня окружает. Я возвращаюськ этому единению и слиянию. Вы понимаете, что я хочу сказать?

– Пытаюсь понять. Вот, например, что ты испытал, пока мы играли? Опиши свои ощущения, Николай беспомощно развел руками:

– Как же я это сделаю?

– Попытайся. Начни так: мы играли, и я как раз поставил пятьдесят шестой камень… и… Продолжай.

– Это был пятьдесят восьмой камень, учитель.

– Хорошо, пусть будет пятьдесят восьмой. И что же случилось дальше?

– Дальше… Течение игры было чистым и правильным, и постепенно оно начало уносить меня туда, на луг. Это всегда начинается на фоне какого-нибудь движения… вроде струящейся воды… Речного потока, стремящегося вдаль, ветерка, когда он, пролетая над полями, колышет волны спелого риса, или пышных и свежих листьев; облаков, медленно плывущих в вечной безбрежности неба… Со мной это случается также, когда игра идет классическая, размеренная: плавные переходы, ровные, текучие ряды камней го тоже могут унести меня туда, на мой луг.

– На луг?

– Да. Это место, в которое я перехожу. Так я и узнаю, что минуты отдыха пришли.

– Это настоящий, реальный луг? Он существует в действительности?

– Да, разумеется.

– Луг, на котором ты когда-то бывал? Любимое, запомнившееся тебе место?

– Я не могу его помнить. Я никогда не бывал на нем в умаленном, сжатом состоянии.

– Сжатом?

– Понимаете… Когда я живу только в своем теле и не отдыхаю.

– Так, значит, ты считаешь, что нормальная, обычная жизнь – это умаленное, сжатое состояние?

– Я думаю, что то состояние, когда я отдыхаю, – нормально. А это, теперешнее… оно временное и… ну да, сжатое.

– Расскажи мне об этом луге, Никко.

– Он треугольной формы. Склоны его уходят вверх, в вышину. Трава там высокая, пышная. Животных нет. Никто и ничто никогда не топтало этой травы, не приминало ее, не использовало как пищу. Там растут цветы, в воздухе чувствуется легкое теплое дуновение… Блеклое небо. Я всегда рад вновь превратиться в траву.

– Ты бываешьтравой?

– Мы словно бы перетекаем одно в другое, сливаемся воедино. И ветерок, и золотистый солнечный свет. Все мы… неразделимы, слиты в едином целом.

– Понимаю. Понимаю. То, как ты описываешь свои мистические ощущения, напоминает мне другие описания, которые я читал. Те, кто пишет об этом, обычно называют этот луг “врата” или “путь”. Ты когда-нибудь думал о нем такими словами?

– Нет.

– Так. И что же происходит потом?

– Ничего. Я отдыхаю. Я одновременно везде и во всем. Я не думаю ни о чем, я растворяюсь в наслаждении. А потом… я начинаю уменьшаться, сжиматься. Я отделяюсь от солнечного света и от луга и снова замыкаюсь в жесткие рамки моего тела. И отдых заканчивается.

Николай неуверенно улыбнулся.

– Кажется, я не очень хорошо описал все это, учитель. Это не то, что можно выразить словами.

– Нет, нет, ты рассказываешь прекрасно, Никко. Ты возродил во мне воспоминание, которое почти изгладилось из моей памяти. Один или два раза, когда я был еще ребенком… Летом… Мне кажется, я испытывал короткие перенесения, подобные тем, о которых ты говоришь. Я когда-то читал, что большинство людей в детстве переживают иногда похожие мистические ощущения, но, вырастая, теряют их. И забывают о них. Расскажи мне еще что-нибудь. Как получается, что ты продолжаешь играть в го в то время как ты?.. Когда ты там, на своем лугу?

– Но ведь я здесь точно так же, как и там. Я ухожу, но при этом остаюсь на месте. Я часть этой комнаты и этого сада.

– И меня, Никко? Ты также и часть меня?

Николай отрицательно покачал головой.

– Там, где я отдыхаю, нет никаких живых существ. Я единственный, кто это видит. Я вижу нас всех, и солнечный свет, и траву.

– Понятно. А как же ты делаешь ходы и переставляешь камни, не глядя на доску? Откуда ты знаешь, где проходят линии? Как ты узнаешь, куда я поставил свой камень?

Николай пожал плечами. С его точки зрения, это было настолько очевидно, что не требовало объяснения.

– Я – часть всего окружающего, учитель. Я вхожу… Нет, я теку в едином потоке. Вместе с го, с камнями. Доска для игры и я неразделимы, мы – одно целое. Как же мне не знать пересечения линий или расположения камней?

– То есть ты смотришь как бы изнутри игрового поля?

– Изнутри или снаружи – это одно и то же. Однако слово “смотреть” тут также не совсем подходит. Когда ты везде и во всем, тебе не нужно смотреть. – Николай обескураженно покачал головой. – Нет, я не могу этого объяснить.

Отакэ-сан легонько сжал руку Николая, затем отпустил ее.

– Не буду тебя расспрашивать. Признаюсь, я завидую тому мистическому покою, который ты обрел. А больше всего твоей способности обретать его столь естественно, не сосредотачиваясь и не прикладывая никаких усилий, без чего даже праведные, святые люди не могут достигнуть этого состояния. Но, завидуя тебе, я в то же время боюсь за тебя. Если мистический экстаз стал – а я полагаю, так оно и есть – естественной и необходимой частью твоей внутренней жизни, что случится с тобой, если твой дар вдруг исчезнет, если ты не сможешь больше испытывать подобные ощущения?

– Я не могу представить себе такого, учитель.

– Знаю. Однако в книгах написано, что эта способность может исчезать; тогда неожиданно теряется путь к этому высшему, внутреннему покою. Вдруг в твоей жизни произойдет что-то, что наполнит твою душу постоянной, неослабевающей ненавистью или страхом, и тогда ты утратишь свой дар?

Мысль об утрате самой естественной и самой важной части его жизни смутила и встревожила Николая. На мгновение его охватил ужас; он подумал, что боязнь потерять эту способность вполне может привести к ее разрушению. Ему захотелось уйти от этого разговора, от этих новых для него, невероятных сомнений и предположений. Опустив глаза, глядя на доску, мальчик размышлял о том, что бы он стал делать, утратив он свой дар.