Санкция Айгер - "Треваньян" - Страница 49

Внимательный орнитолог среди всего птичьего базара, щебетавшего на полдюжине языков, выделил бы три вида Айгерских Пташек.

Самые сливки этих пернатых составляли всемирно известные бездельники, слетевшиеся с летних стойбищ своих постоянных увеселительных перелетов, дабы пощекотать утратившие чувствительность нервы зрелищем смерти, которое служило им мощным сексуальным стимулятором. Они собирались со всех частей света, но никто из них не прибыл из тех когда-то популярных местечек, ныне безвозвратно изгаженных имитаторами из числа средней буржуазии – Ривьеры, Акапулько, Багамских островов, Азоров и Марокканского побережья – последней по времени утраты для тех, кто стремился к подлинному успеху в свете. В этом птичьем мирке существовала жесткая иерархия, и всякий вновь прибывший послушно занимал в ней отведенное место, нижняя граница которого определялась совершенно однозначно, а верхняя – чуть менее четко. Греческий купчина и его жена по праву денежного мешка занимали здесь самую вершину светской пирамиды, у основания которой ютились малокровные, узколицые итальянские аристократы с тощими кошельками.

Куда большей многочисленностью отличался более низкий подвид досужих некрофилов. Он легко распознавался по яркости оперения и по скоротечности их брачного периода. Сюда входили мужчины с брюшками, загарами фиолетовых оттенков, сигарами, редкими шевелюрами и шумной, неуклюжей жестикуляцией, с помощью которой они тщетно пытались создать впечатление юношеской пылкости. Во время кормежек они шумно хлопотали возле своих грудастых, купленных ими спутниц, которые беспрерывно хихикали и принимали отсутствующий вид всякий раз, когда к ним прикасались.

Женские особи этого подвида характеризовались неопределенным возрастом, резкостью черт, крашенными в один и тот же цвет волосами и стянутой на висках кожей – следствием пластических операций. Их чуткие и недоверчивые взоры стрелами неслись вслед чернявым юным грекам и сицилийцам, которых они таскали с собой и услугами которых пользовались.

На самых границах этого подвида мускулистые лесбиянки ревниво охраняли своих трепетно-кружевных подруг и помыкали ими; шумно мирились и ссорились гомосексуалисты.

Самым низшим видом Айгерских Пташек были газетчики и телевизионщики, питавшиеся объедками, а то и пометом остальных. Они выделялись тем, что держались вместе. Отличала их также и недорогая одежда, нередко помятая – символ романтической, непоседливой жизни. По большей части это была болтливая, чрезмерно пьющая толпа, которая цинично пользовалась скидкой, предоставленной им владельцами отеля в обмен на рекламу, которую получал отель, если в репортажах указывалось точное местоположение Кляйне Шайдегг и адрес одноименного отеля.

Самостоятельный промежуточный подвид составляли киноактеры. Не располагая достаточными финансами для того, чтобы влиться в элиту, они компенсировали это своей узнаваемостью и приметностью, что придавало им ценность в глазах всех, кто жаждал, чтобы его видели и о нем читали. Актеров рассматривали не как людей, а как некое общественное достояние. В этом смысле они напоминали гонщиков – участников состязаний на Большой Приз.

Одно исключение из общего статуса представителей киномира составляла команда из мужа и жены, которые благодаря накопленному богатству и личной наглости выделялись во вполне самостоятельные “сливки общества”. Как только они прибыли в отель – а прибытие сопровождалось большим шумом и треском, громкими приветствиями случайных знакомых и показной раздачей сверхщедрых чаевых, – актеры совершили две рекогносцировочные вылазки к альпинистам, обе из которых были должным образом отбиты. Актер отреагировал на неудачу с героическим смирением, актриса же очень театрально обиделась, но вновь обрела апломб, узнав, что и жена греческого купчины преуспела ничуть не больше.

Очень отличалась от Айгерских Пташек совершенно обособленная от них небольшая группа молодых людей, привлеченных в Кляйне Шайдегг слухами о предстоящем восхождении. С ними единственными альпинисты общались и только к ним относились с симпатией. Скромными парами и тройками молодые скалолазы приезжали на поездах и мотоциклах из Австрии, Германии и Франции и ставили желтые и красные палатки на лугу или снимали комнаты в кафе подешевле в Альпиглене и Гриндельвальде. Чувствуя себя неловко среди богатых постояльцев отеля, они шепотом отзывали Бена в сторонку, пожимали ему руку и бормотали добрые пожелания. Многие из них совали Бену в ладонь бумажки с адресами или указаниями, как найти их палатку. Сразу после этого молодые люди тут же уходили, неизменно отказываясь от предлагаемых угощений. Эти записки предназначались Бену на тот случай, если возникнет необходимость собрать спасательный отряд. Всем, этим ребятам была хорошо известна репутация бернских проводников, и они знали, что человек может замерзнуть на скале, пока будут улаживаться все финансовые вопросы. Те, кто посмелее, обменивались рукопожатиями с Джонатаном или Андерлем – теми участниками восхождения, о которых они читали в альпинистских журналах. Карлу это сильно не нравилось.

За завтраком Андерль забавлялся глазной перестрелкой с двумя болтушками, приехавшими с каким-то коммерсантообразным типом с зычным голосом и склонностью оказывать знаки внимания посредством хватательных движений. Коммерсант недвусмысленно выражал свое недовольство завязавшимся флиртом, и это еще больше раззадоривало Андерля.

Бен с отеческой хитрецой заметил Андерлю:

– Давай-ка полегче, малыш. Тебе все силы на горке понадобятся.

Андерль ответил, не сводя глаз с девиц:

– На горке-то мне понадобятся только руки и ноги.

Джонатан допил кофе и встал, пообещав присоединиться к остальным в номере у Бена через полчаса и вместе разобрать маршрут, предлагаемый Карлом. Поднялась и Анна – она не собиралась без толку тратить время на предстоящем разборе маршрута. Они вместе вышли в вестибюль, и Джонатан забрал почту. На одном конверте не было ни штампа, ни марки. Поэтому именно этот конверт он вскрыл первым и просмотрел содержимое. Это было приглашение от греческого купца и его американской жены на ужин в узком кругу. При этом упоминалось (округлым и красивым почерком жены), что недавно они приобрели множество картин на аукционе Сотби. Она была бы просто в восторге, если бы Джонатан взглянул на их покупки и произвел оценку. Она напоминала ему, что однажды он оказал аналогичную услугу ее первому мужу.

Джонатан подошел к стойке и поспешно написал записку. Он упомянул, что оценка картины для него – дело профессиональное, а не светское, и добавил, что вынужден отклонить предложение отужинать, поскольку будет занят подготовкой к восхождению и, помимо того, страдает мочеизнурением.

Анна с усмешкой смотрела на него из противоположного угла лифта, и глаза ее лучились морщинками.

– Это, должно быть, доставило вам удовольствие.

– Вы подглядывали через плечо?

– Разумеется. Вы, знаете ли, очень похожи на моего мужа.

– Неужели он отказался бы от приглашения таких людей?

– Никогда. Он не мог бы не принять приглашения – исходя из его представлений о себе самом.

– Тогда чем же я на него похож?

– Вы тоже не предоставили себе выбора. Ваше представление о себе самом заставило вас отказаться. – Она задержалась у дверей своего “люкса”. – Не угодно ли зайти на минуточку?

– Спасибо, пожалуй, нет.

Она пожала плечами.

– Как хотите. Сегодня у вас, кажется, предостаточно возможностей отвечать отказами.

– Если я правильно разобрался в языке знаков, я все равно не тот, на ком вы остановили свой выбор.

Она вскинула брови, но не ответила.

– Я полагаю, что это Карл, – продолжил он.

– И вы также полагаете, что это вас каким-либо образом касается?

– Мне предстоит с ними обоими штурмовать гору. Будьте осмотрительны.

– Мне казалось, что вы обычно берете плату за свои оценки.

Она вошла в номер и закрыла за собой дверь. Джонатан сидел в глубоком кресле у окна. Он только что покурил травки и сидел в полном расслаблении. На коленях у него лежала маленькая стопка писем, которые уже некоторое время шли за ним по следу, судя по перекрывающим друг друга иероглифам почтового ведомства. Дождь, на сей раз смешанный с танцующими градинами, барабанил в окно дискантовым тамбурином, а свет, наполнявший комнату, был холоден и зеленовато-сер.