Верность - Третьяк Владислав Александрович - Страница 6

Мне его требовательность никогда не казалась чрезмерной:: я понимал тогда и особенно хорошо сознаю это сейчас, что максимализм Тарасова был продиктован прекрасной целью – сделать советский хоккей лучшим в мире. Человек очень строгий по отношению к самому себе, очень организованный и целеустремленный, он и в других не терпел расхлябанности, необязательности, лени. Я многим обязан Тарасову. И даже то, что некоторые склонны выдавать за его причуды, я отношу к своеобразию тарасовской педагогики.

Валерий Харламов рассказывал такой случай. Однажды во время тренировки у пего развязался шнурок на ботинке. Он остановился, нагнулся, чтобы его завязать. Тарасов увидел это. Помрачнел и тут же обрушился на хоккеиста:

– Вы, молодой человек, украли у хоккея десять секунд, и замечу, что вы никогда их не наверстаете.

Помню, получив однажды новые щитки, я сидел и прошивал их толстой сапожной иглой. За этим занятием застал меня Анатолий Владимирович.

– Что, хочешь играть?

– Хочу! – вытянулся я перед ним.

– Вот и хорошо. Завтра в щитках на зарядку явишься. Утром шел дождь. Все рты разинули, увидев, что я вышел на пробежку в кедах и в щитках. А объяснялось все просто: тренер хотел, чтобы я быстрее размял жесткую кожу щитков, подготовил их к бою.

Все знали, что когда Тарасов обращается к хоккеисту на «вы», ничего хорошего это не предвещает. Осенью 69-го после календарной игры всесоюзного чемпионата – первого в моей биографии – он как-то говорит:

– Зайдите ко мне, молодой человек.

Я испугался. Вроде бы никаких грехов за собой не знал, по…

– Вы догадываетесь, почему я вас пригласил?

– Нет.

– Тогда идите и подумайте.

В смятении я закрыл за собой дверь, а через час снова зовут меня пред грозные очи.

– Ну что? Подумали?

В полном недоумении пожимаю плечами.

– Ладно, – вдруг сменил гнев на милость Тарасов. – Бери стул и садись. Да не бойся, ближе садись. Ты же вчера под правую ногу две шайбы пропустил, бедовая твоя голова. Почему? Ну-ка, давай разберемся.

Я постепенно вновь обретал присутствие духа. Тарасов требовал думать, он хотел, чтобы я научился анализировать каждый свой промах, каждую ошибку.

– Владька, а что, если ты станешь крабом? Понимаешь меня? Сто рук и сто ног! Вот так. – Он выходил на середину комнаты и изображал, каким, по его мнению, должен быть вратарь-краб. Я подхватывал идею. Так мы работали. Не было ни одной тренировки (ни одной!), чтобы Тарасов явился к нам без новых идей. Он удивлял каждый день. Вчера – новым упражнением, сегодня – оригинальной мыслью, завтра ошеломлял соперников невиданной комбинацией.

– Ты думаешь, играть в хоккей сложно? – спросил меня Тарасов в самом начале нашей совместной работы.

– Конечно, – ответил я. – Особенно если играть хорошо.

– Ошибаешься! Запомни: играть легко. Тренироваться тяжко! Сможешь 1350 часов в год тренироваться? – Тут он повысил голос – Сможешь так тренироваться, чтобы тебя поташнивало от нагрузки? Сможешь – тогда добьешься чего-нибудь!

– 1350? – не поверил я.

– Да! – сказал, как отрубил, Тарасов.

На занятиях он умел создать такое настроение, что мы шутя одолевали самые чудовищные нагрузки. «Тренироваться взахлеб», – требовал от спортсменов Тарасов. А о том, какие были нагрузки, вы можете судить по следующему факту: приезжавшие в ЦСКА на стажировку хоккеисты других клубов после двух-трех занятий поспешно собирали чемоданы и, держась за сердце, отбывали домой. «Не по Сеньке шапка», – смеялись мы. Однажды в ЦСКА приехал поднабраться опыта знаменитый шведский хоккеист Сведберг, но и его хватило ненадолго. На третий день после обода он, заметно побледневший, стал прощаться.

– Мы, шведы, еще не доросли до таких тренировок, – смущаясь, объяснил гость свой преждевременный отъезд.

Никогда мне не забыть уроков Тарасова. Теперь, по прошествии многих лет, я отчетливо понимаю: он учил пас не хоккею – он учил жизни.

– Валерка! – вдруг озадачивал Анатолий Владимирович юного Харламова в разгар тренировки. – Скажи мне, пожалуйста, когда ты владеешь шайбой, кто является хозяином положения?

– Ну как же, – простодушно отвечал хоккеист, – я и есть хозяин.

– Неправильно! – торжествовал Тарасов. – Ты слуга партнеров. Ты играешь в советском коллективе и живешь прежде всего интересами товарищей. Выброси в мусорный ящик свое тщеславие. Умей радоваться успехам товарищей. Будь щедр!

Он учил нас стойкости и благородству, учил трудиться, как умел это делать сам. У Анатолия Владимировича было такое выражение: «Идти в спортивную шахту», что по сути означало тренироваться по-тарасовски.

Тренер постоянно внушал мне, что я еще ничего собой не представляю, что мои удачи – это удачи всей нашей команды. И тут я безоговорочно верил ему. И думаю сейчас, что если бы было иначе, то ничего путного из меня бы не получилось.

Расскажу еще несколько эпизодов, раскрывающих суть тарасовской педагогики.

Анатолий Владимирович считал, что чем хуже погода, тем лучше для закалки характера. Однажды в день матча с нашим традиционно трудным соперником московским «Динамо» грянул 30градусный мороз. Надо на зарядку выходить, а боязно – как бы не простудиться! Столпились мы все в вестибюле, ждем Тарасова, надеясь на то, что он отменит сегодня зарядку. И вот появляется. Демонстративно никого не замечая, сразу ко мне, самому юному:

– Вы что стоите, молодой человек?

– Так ведь все стоят.

– Какое вам дело до всех! Вы давно должны разминаться с теннисным мячом.

Как ветром выдуло команду из вестибюля.

Что касается теннисного мяча, то Тарасов приучил меня не расставаться с ним никогда. Где бы я ни был, я должен был все время бросать-ловить теннисный мяч. Дело доходило до курьезов: купаемся мы в море во время разгрузочного сбора, а тренер спрашивает:

– А где ваш мяч, молодой человек?

– ?…

– Вы и в воде с мячом должны быть.

Думаете, шутил? Ничего подобного! Пришлось нам с Колей Толстиковым к плавкам специальные кармашки пришивать – для мячей. Кому-то, возможно, покажется, что это уж слишком. Но как знать, не будь мяча, не будь других тарасовских придумок, сложилась бы моя судьба столь счастливо?