Большая игра - Треппер Леопольд - Страница 86

В июне 1943 года состояние здоровья Гиринга ухудшилось: произошло обострение рака гортани, которым он страдал. Не помогло даже предложенное мною средство — я порекомендовал ему пить побольше коньяка. Впрочем, я уверен, что он бы и без моих советов неминуемо выбрал это же средство лечения. Он пил все больше и больше, чувствовал, что обречен и песенка его почти уже спета. Несмотря на посылаемые им в Берлин рапорты, похожие на победные реляции, мне он все же не доверял до конца. Свое берлинское начальство он неутомимо заверял, что Большой Шеф, то есть я, решительно и окончательно перешел на сторону немцев. Однако в ходе пространных разговоров, которые мы с ним вели, то и дело возвращался к одной и той же теме, отражавшей гложущее его беспокойство: каковы, мол, глубинные причины, побудившие меня участвовать в «Большой игре»? Мой ответ неизменно оставался одинаковым: дескать, мне дорога перспектива сепаратного мира между Советским Союзом и Германией.

Его это не убеждало по-настоящему. Он знал, что я еврей, знал, что я, как и прежде, коммунист и прямо-таки исступленный антинацист.

Гиринг был довольно интеллигентным шпиком, но, будучи вместе с тем «добропорядочным немцем», не мог подавить в себе стремления рассуждать логически. Расскажи ему кто-нибудь, что, находясь у себя в камере денно и нощно под наблюдением, я исхитрился написать подробный доклад Центру, а потом передать его Жюльетте, он бы воскликнул: «Исключено!» Кроме того, выдуманные мною «советские контрразведывательные группы» вселили в него панический страх. Но ни на секунду он не усомнился в их существовании, ибо в его представлении это было «логичным»!

Любое его действие определялось одной идеей: только начальник зондеркоманды должен знать все о ходе операций. Часто, оглушив мозг несколькими бокалами коньяка, он разъяснял мне принципы своих действий: «Человек, руководящий крупной игрой, вроде моей, — говорил он мне, — строя свои отношения с коллегами по „фирме“, должен умело дозировать правду и ложь… Что касается высокопоставленных начальников в Берлине, то — что бы ни случилось — важно успокаивать их, внушать им, что все идет хорошо. А военные, или абвер, которые так или иначе не сумели бы разобраться в тонкостях этого дела, пусть лучше знают о нем поменьше, во всяком случае, не более того, что я считаю нужнымимсообщить. Единственный, кто может знать правду во всем ее объеме, — это я…»

Его подчиненные имели доступ лишь к той информации, которую он считал строго необходимой для их работы.

Когда Паннвиц заменил Гиринга на посту начальника зондеркоманды, он мог оценить обстановку только по рапортам, посланным его предшественником в Берлин и весьма далеким от реального положения дел. Я уже как-то привык к Гирингу — противнику жестокому и безжалостному, хитрому и коварному. Но я опасался, что его преемник придаст «Большой игре» еще гораздо более страшный и кровавый характер. Должен добавить, что после ухода Гиринга Райзера откомандировали в управление гестапо города Карлсруэ. Таким образом, оба моих главных собеседника сменились.

С Паннвицем я познакомился в начале июля 1943 года. Хорошо помню день, когда он впервые вошел в мою комнату в Нейи. С огромным вниманием и вполне понятным любопытством я принялся разглядывать нового начальника зондеркоманды, ставшего моим главным противником. По внешнему облику он резко отличался от Гиринга. Молодой, полнотелый, с круглым розовым лицом, с живыми глазами, спрятанными за толстыми стеклами очков, безукоризненно одетый, он походил на типичного мелкого буржуа. То спокойный, то возбужденный, он казался мне чем-то вроде липкого шара, который невозможно ухватить руками.

Паннвиц родился в 1911 году в Берлине. Его становление вплоть до дня, когда он заделался криминальратом — советником уголовной полиции, — смело можно считать чрезвычайно интересной темой для психиатрических исследований. Еще мальчишкой он примыкает к организации христианских скаутов. Строгое религиозное воспитание в семье побудило его изучать теологию, которой он посвятил три года жизни. Но профессии пастора он все же предпочел ремесло палача, ибо неисповедимы пути господни!

Гитлер приходит к власти, когда Паннвицу двадцать два года. Будучи чиновником уголовной полиции (Крипо — «Криминаль-полицай»), он прикомандировывается к отделу «трудных случаев», но обычные уголовные преступления не соответствуют его размаху. Слишком уж они повседневны, вульгарны. То ли дело политические репрессии! Вот где можно по-настоящему показать себя! А самый надежный и быстрый подъем по лестнице нацистской иерархии ведет через гестапо. Значит, вперед! Фортуна благоволит ему. Его начинают замечать, ценить. Молодой волчонок приближается к королю хищников — он становится одним из сотрудников Гейдриха, который собирает вокруг себя способных и склонных к авантюризму молодых людей, так сказать, потенциальных хищников. Некоторые из них впоследствии заставят немало говорить о себе, их имена — Эйхман, Шелленберг…

29 сентября 1941 года Гейдрих назначается вице-губернатором Богемии и Моравии и переезжает в Прагу98 . Его правая рука — Паннвиц. Для чехословацкого народа настает пора страшных страданий. Заполняются концентрационные лагеря. Сотни антинацистов расстреливают, депортируют, подвергают пыткам. Лондон и чехословацкое правительство в изгнании решили десантировать в Чехословакию партизан-парашютистов, чтобы дать отпор коричневому террору. 27 мая 1942 года происходит тщательно подготовленное покушение на Гейдриха. Тяжело раненный, этот палач умирает 4 июня.

Начинаются ужасающие репрессии. Паннвиц, лично ответственный за безопасность вице-губернатора, взбешенный своей явной неудачей, возглавляет массовые преследования населения. По указанию Геббельса главными «носителями зла» объявляются евреи. Поэтому немедленно умерщвляют несколько сотен еврейских узников концлагеря Терезиенштадт. Всего на чехословацкой территории в тюрьмах содержатся три тысячи человек, но после смерти Гейдриха разгул террора как бы удваивается, кровь льется рекой. В одной только пражской тюрьме расстреливают тысячу семьсот чехов, в Брно — тысячу триста. 10 июня немцы казнят всех мужчин и детей маленькой деревушки Лидице, женщин увозят в концлагерь Равенсбрюк.