Кошки в мае - Тови Дорин - Страница 20

Если на то пошло, то и священнику это время года было не по вкусу. Электроснабжение нашего конца деревни оставляло желать лучшего, и зимой перед священником вставала коварная дилемма: включить отопление церкви — и жители начнут жаловаться, что у них погас свет; не включить — и органист начнет жаловаться, что клавиши органа западают от сырости. Проходя мимо окна его кабинета, можно было видеть, как он с далеко не пастырским выражением на лице пишет гневную эпистолу в управление по электроэнергии.

А нам зима нравилась. Надежда, как заметили некоторые люди, узнав, что мы взяли Самсона, горела в наших сердцах вечным огнем, и особенно жарко она вспыхивала с наступлением зимы. После долгой летней горячки мы предвкушали отдых — столь же безмятежный, как зимний сон Природы по поэтическому выражению Чарльза. Будем читать книги. Нежиться у камина. Приглашать в гости друзей.

Тот факт, что так никогда не случалось, что долгая летняя горячка сменялась еще более долгой зимней горячкой, мы хладнокровно игнорировали. Уж на этот раз, ежегодно твердили мы себе, все будет по-другому.

На этот раз сезон открыл Соломон в тот день, когда проглотил голову креветки. Празднуя начало сезона на свой тихий манер, мы пригласили на ужин друзей. Убедившись, что Соломон далеко — говоря точнее, он сидел на доске выше по склону холма, назначение которой было предупреждать, что тут начинается частная дорога, однако за время, пока он использовал ее как свою дозорную вышку, она так накренилась, что предупреждение уже никто прочесть не мог... Короче говоря, проверив это, я начала чистить креветки.

Ветер мне благоприятствовал, а Соломон, решила я, высматривает на горизонте Шебу. Вот тут-то я и допустила роковую ошибку. Высматривал Соломон как раз креветки. Я вышла ровно на две секунды — проверить, как накрыт стол, а когда вернулась в кухню, он пятился кругами, а в глотке у него прочно засела креветка. На чем безмятежный отдых в этот вечер и кончился.

Ужин задержался — наши гости приехали как раз вовремя, чтобы держать его, пока ветеринар извлекал голову, но едва этот маленький кризис завершился и чуть только мы расположились пить кофе, как Соломона стошнило. Не из-за креветки, но при воспоминании об упущенной возможности.

Когда у нас бывали гости, Соломона часто тошнило. И не потому, что ему нездоровилось. Просто в таких случаях он любил расположиться на бюро и следить за ними таинственным восточным взглядом. Некоторое время спустя, если не происходило ничего интересного — никто ничего не ел, никто не выражал желания поиграть его мячиком для пинг-понга, он, заскучав, зевал. А зевал он, будучи Соломоном, естественно, с полной помпой. Глубокий, широкий, шумный зевок в квадратный фут, который неизбежно переходил границы его возможностей, — ну и вот. Его сташнивало. Обычно вниз на крышку бюро, и он зачарованно смотрел, как струйка сползает по выпуклости, и принимал нестерпимо обиженный вид, когда люди отворачивались.

Если его не тошнило, то нередко Шеба обкусывала для нас свои когти. Если мы были избавлены хотя бы от этого, Соломону непременно приспичивало воспользоваться своим ящиком. Невидимо, но, к несчастью, не неслышимо. Как бы громко мы ни говорили — а никакие фанфары с нами не потягались бы, когда мы замечали, что он исчезает в прихожей, — секунду спустя кто-нибудь да обязательно щурился на потолок и спрашивал, что это за странные звуки. И непременно кто-нибудь отвечал: «Ниагарский водопад».

Но не думайте, что только кошки бывали виноваты в том, что приключалось с нами, когда мы принимали гостей или бывали в гостях. Например, тот случай, когда Чарльз сломал кресло в чужом доме, — возложить ответственность за это на них возможным не представлялось. И винить наших хозяев тоже было нельзя. Они ведь в дружеской беседе просто упомянули, что купили это кресло неделю назад на дешевой распродаже за десять шиллингов — очень удачное приобретение, не так ли? И они были потрясены не меньше нас, когда сидевший в нем Чарльз ухватился за ручки и, испытывая его, уперся в спинку — прежде чем кто-нибудь успел рот раскрыть, раздался треск и сиденье провалилось.

Не были кошки виноваты и в том, что в тот вечер, когда те же люди навестили нас, Чарльз вздумал предложить им джина с лимонным соком.

Их вполне устраивал джин с тоником, а мы уже несколько месяцев не притрагивались к лимонному соку — с того самого дня, когда я плеснула его на стол и полировка облезла, а Чарльз испугался за свой желудок. Почему он вдруг про него вспомнил, понять не могу, но вспомнил — и предложил гостям.

Как ни жаль, отправившись на кухню и обнаружив, что сок претерпел кое-какие изменения, он на этом не остановился, не объяснил просто, что сок у нас кончился, а притащил его в гостиную показать. «Сожалею, ребятки, но он чуть забродил, — сказал Чарльз, размахивая перед их изумленными глазами бутылкой, покрытой пылью и содержащей что-то вроде стайки давно скончавшихся рыбок. — Может, лучше обойдемся без него?»

Они не только обошлись, но, исподтишка поглядывая на остатки джина с тоником, а не плавает ли и там что-нибудь, вскоре вообще отправились домой.

Конечно, подобные вещи время от времени случаются со всеми. Наша соседка готовила для гостей крутоны с ветчиной, и у нее заклинило мясорубку. Она позвала мужа, а он справиться с мясорубкой не сумел и вышвырнул ее за дверь. Потому что, естественно, обозлился на нее, но объяснил, что, по его мнению, от удара о землю она могла заработать. Ну, а мясорубка угодила в заросли крапивы, и, чтобы добраться до нее, надо было всю крапиву выкосить, на что времени не было, и соседка прибежала занять нашу. С нами хоть когда-нибудь такое случается, спросила она со слезами в голосе. Я достала мясорубку, смахнула с нее паутину и заверила, что да, случается — почти каждый день.

Собственно, подобное с нами случалось и когда мы не приглашали гостей — то есть в том смысле, что они собирались навестить нас, а мы увертывались. Время от времени так поступают буквально все — может быть, устав, может быть, сообразив, что по ошибке пригласили их не на тот день, а то и просто почувствовав, что подобное испытание выше их сил.

Вот так и произошло с Джонсами. Чарльз сам пригласил их провести у нас вечерок. Чарльз сам всякий раз, когда я испускала стон по этому поводу, говорил, что пригласить их когда-нибудь мы должны, а если сядем за карты или еще что-нибудь придумаем, будет не так уж и плохо. И сам Чарльз в день, когда они должны были приехать, вдруг представил себе за чаем, как старина Джон излучает добродушие и орет так, что стены трясутся, а миссис Джонс жеманится и предлагает перекинуться в вист, — сам Чарльз заявил, что не вынесет этого. Во всяком случае, не сегодня! Ну, он не в силах! Ну, пусть на будущей неделе, но только не сегодня! Может, я позвоню, скажу, что он умер?

Меня бросало в жар и в холод, пока я объясняла, чувствуя, как они мысленно ловят меня на лжи, что, по-моему, у него разыгрывается насморк. Предлог, которым до меня наверняка пользовались миллионы раз, но, спорю на что угодно, это был единственный раз, когда на том конце провода меня заверили, что их это не пугает — они никогда ничем не заражаются и даже забыли, что такое насморк, а старине Чарльзу надо подбодриться, и пусть мы не беспокоимся — они сейчас выезжают.

В хорошенькое положеньице мы попали! Чарльз заявил, что потерял свое доброе имя. А я подумала (ведь звонила и ссылалась на насморк я), что потеряла свое. Стрелка на часах ползла и ползла к половине восьмого. И тут на меня снизошло озарение. Крайне удачное для ситуации. Чарльзу просто нужно как следует нюхнуть табака!

И сработало отлично, хотя мне и пришлось проследить, чтобы нюхал он добросовестно. К тому времени, когда явились Джонсы, распахнули окна, похлопали его по спине и сказали, что истосковались по хорошей партии в вист, он уже не тревожился за свое доброе имя. Его тревожила только мысль, не погубил ли он окончательно свой нос.

После этого зима текла достаточно спокойно. Насколько я помню, без заметных происшествий. Приезжали и уезжали друзья, играли в канасту, кошки сидели у них на коленях, мы беседовали о международном положении. Разве что тот вечер, когда кто-то отлучился в ванную и дергал, дергал, дергал... А в тот момент (к сожалению, акустика позволяла слышать дерганье в любом уголке коттеджа), когда мы имели обыкновение кричать в дверь, что надо не дергать, а потянуть посильнее и выждать, дверь гостиной отворилась и вошла наша гостья с совершенно пунцовым лицом, сжимая в руке цепочку. Оборвалась, объяснила она, И ничего удивительного в этом не было — спусковой механизм нашего бачка постоянно заедало, и много лет люди дергали цепочку, словно звоня в набатный колокол.