Рацухизация - Бирюк В. - Страница 9

«Труднее всего человеку дается то, что дается не ему»…

— Цыба, кончай сплетничать. Нехорошо всякие злобные выдумки пересказывать. Вспомни, что про тебя саму бабы треплют. Что ты меня, де, околдовала да опоила.

— Да.

— Что «да»?! Опоила?!

— Ой! Нет! Нет-нет-нет…

— Тогда что — «да»?

Сейчас фыркнет, или извинится, или начнёт ныть и уговаривать. Последнее — надолго.

Нудно это: все ходы просчитаны, все реакции прописаны… А я бы уже и вздремнул. С утра надо будет сбегать место под выселки посмотреть.

Я надумал на этой стороне реки новые выселки поставить. Удобное место — как раз возле бывшего логова «божественной цапли». Вроде — подходяще. Но надо ещё походить, «ножками пощупать»…

— «Да» — что сплетни да слухи пересказывать — плохо. Только… я сама слышала. Как они сегодня сговаривались. И видела. Как они обнимались-целовались.

Оп-па… Вона как… Да ну, брехня! Чтоб моя Елица…! Навет-поклёп…

Младшая наложница подставляет старшую. Типично до зевоты…

Нет, не типично: Цыба — девушка молчаливая, трепать языком «что ближе к носу» — ей не свойственно. Она, скорее, по школьному сочинению: «Глухонемой Герасим не любил сплетен и говорил только правду».

Но если это правда…

«Будить химеру» — не надо. Но можно ли выжить, если она спит?

Девка не тянет на прожжённую интриганку. «Полёт фантазии» у неё не наблюдался. Говорит про то, что сама видела-слышала.

Если это правда…

Мне лично — плевать на чужие «лав стори». Взял да и вычеркнул. Не из перечня живых — из своей души. Всего-то…

Больно. «Ничто так не ранит человека, как осколки собственного счастья».

Но это моё личное дело. Перетопчемся.

А вот когда господину здешней местности «рога наставляют»… — это уже дело общественное. Со всеми вытекающими. Из этого факта и из этого общества.

Если у неё такая «сумасшедшая любовь» — скажи. Отпущу честь по чести. Ещё и приданое дам. «Насильно мил не будешь» — русская народная мудрость, а я народу верю. Но тайком от меня играться-баловаться…

Де Сад был прав: «Ревнивцем движет вовсе не любовь к женщине, а страх перед унижением, которое он может испытать из-за ее неверности».

Да мне плевать и на унижение! Как могут меня, дерьмократа, либераста и где-то даже «эксперта» — унизить недоразвитые «святорусские» аборигены?! Не имеющие представления ни о дискурсе, ни о гламуре, ни о банаховом пространстве… Дикие средневековые люди. С мозгами, забитыми средневековыми тараканами. Но ведь они же и действуют согласно этим «тараканами»! Сперва — будут посмеиваться, потом — игнорировать, а там — и резать придут.

У меня не ревность — у меня инстинкт самосохранения полного профиля. И, естественно, моя неизбывная забота об успехах прогрессизма, светлом будущем Отчизны и благосостоянии всего Человечества.

— И на что ж они сговаривались?

— Нынче ночью, как туман ляжет, купаться пойти. На Ведьмин омут.

Зашибись… Омут, в котором я два года назад утопил «цаплянутую ведьму» и княжеского вирника Макуху, превращается в место любовных свиданий, вздохов при луне и экстремального отдыха молодёжи!

Типа: а пойдём ночью на кладбище! — А не забоишься? — А давай бояться вместе. Под одним одеялом.

Sic transit gloria mundi! В смысле: так проходит мирская слава!

Я тогда так переживал. Кого-то убивал, волновался, выдумывал всякие хитрости и злобствования. Такой напряг был! Я тогда по самому краюшку смерти прошёл! А теперь там молодёжь в обжималки и потерашки играется.

Точно сказано насчёт глории — «свист транзит»! И этот… мунди — уже без моей глории.

Надо сходить. Позырить. По местам боевой славы.

Б-р-р… До сих пор картинка перед глазами стоит. Как вспомню — так вздрогну. И как я тогда такое дело провернул? Только сдуру, только от непонимания. Сейчас бы… не, не рискнул бы.

Камыш вокруг Ведьминого омута стоял высокой неподвижной стеной. Чёрная плотная толпа заколдованных копий в лёгком мраке летней ночи. Две жизни — мужская и женская — финишировали там, за этой чёрной, чуть колышущейся, чуть шуршащей массой. «И тишина…».

Отнюдь, это — не конец: еще две человеческие жизни издавали громкие чмокающие звуки со стороны «гадючих камней».

Когда-то от этой кучи гранитных валунов, в сотне шагов от камыша, мне навстречу прыгнула гадюка. Я тогда так перепугался, что даже стих сочинил:

А теперь оттуда… донёсся характерный звук сорвавшегося поцелуя. На Руси таких неумелых «целовальников» называют «шлопотень».

Мда… «гадюки» бывают разные. В том числе — и двуногие. «Не забывай, Ванёк…».

Мы сделали круг и тихонько подошли к краю камней. Впрочем, особой осторожности не требовалось — парочка была увлечена собственными действиями и не воспринимала окружающее. На овчине, брошенной на ещё тёплый от жаркого дневного солнца камень, шла обычная, для таких ситуаций, возня, сопровождаемая шуршанием, аханьем, оханьем, отнекиванием, поддакиванием и… и «шлопотенью».

Камушек под моей ногой скрипнул, вся моя команда, включавшая, кроме Цыбы, ещё Сухана и Курта — куда ж я без своих вечных сопроводителей! — замерла. Но полный страсти женской стон и таковой же, но мужской — всхрап перекрыли все звуки вокруг и возвестили о начале процесса.

Я подобрался повыше и заглянул через гребень гранитного валуна. В темноте белели обнажённые по самые бёдра, «бесстыдно раздвинутые» женские ноги. Интересно, а бывают женские ноги «стыдливо раздвинутые»? Между ними дёргались сомкнутые мужские. Можно ли к ним применить эпитет — «невинно елозящие»? А о штанах на щиколотках — «стыдливо болтающиеся»?

Выше наблюдалась двигающаяся возвратно-поступательно тощая задница. Большинство мужских задниц вызывают у меня впечатление анемичности. Можно сказать — малокровия, заброшенности и недокормленности. Хотя есть, например, фехтовальщики, о которых я уже вспоминал.