Рацухизация - Бирюк В. - Страница 27

Будрысыч попал в руки вайделотам в более юном возрасте и хлебанул по полной. Из-за спешки ждать Перунова дня (20 июля) не стали. Обучение происходило по особо интенсивной программе с ускоренным выпуском. «Взлёт-посадка». Как шепотом сообщил на мне на ухо Жмурёнок:

— До сих пор по ночам во сне кричит и писается.

Теперь юному воину предлагалось перейти от отроческих забав с ритуальными боями, к взрослой мужской жизни. С реальными войнами.

Заодно он получил и новое имя.

— И тогда Криве-Кривайто поворотился к священному дубу, поднял свой посох в небеса и трижды вопросил: Имя! Имя! Дай ему Имя! И грянул гром, и ударил ветер по листве. И Священный Дуб прошелестел своими ветвями: Гейстаут! Вот его имя! Он прославит его!

Собравшийся вокруг нас народ восхищённо ахнул и понимающе переглянулся. Мальчишка, уже очнувшийся и перетащенный связанным к нашему бревну-плахе, гордо оглядел собравшихся и высокомерно вздёрнул нос. Завидуйте, охламоны: меня сам бог назвал!

Но вот беда: у меня с фонетикой… и с ассоциациями…

— Какой-какой гей?! Почему гей?! Такой молоденький, и уже гей? А теперь его все — будут всю жизнь в попку трахать?! Это так ваш священный дуб сказал?!

После эпически-сакрального тона повествователя мой вопрос прозвучал… диссонансно. Подросток растерянно посмотрел на меня. Смысл… он понял частично. Но — достаточно. Связка ключевых понятий: «дуб — попка» — дошла и вызвала реакцию. Лицо его исказилось злобой, и он заорал:

— Ты! Быдло неумытое! Скотина жвачная! Дерьмо православное! Я вырву твоё сердце и съем твою печень…!

Бздынь. Не надо на меня сблизи гавкать. Минимальная безопасная дистанция для гавканья в мой адрес — 10 метров. Ближе — я раздаю пощёчины. Или бью мечами заспинными. Или — штычки кидаю. Отойдите за… за буйки. Оттуда и гавкайте — я всё равно ваших гипербол с метафорами…

Фанг с сомнением рассматривает упавшего на землю мальчишку:

— Ты хочешь использовать его для… для наслаждений?

— Ну, если его бог — его геем назвал, то как ещё его использовать?! Божий промысел, воля Перуна… Кто мы такие, чтобы спорить с богами?

Фанг непонимающе смотрит на меня:

— Гей или дзгей — по вашему овод. А «таут» в наших наречиях — воин, мужчина, народ.

— О, слышь ты, хрен битый, так ты большая блестящая кровососущая муха? Которая убивается щелчком коровьего хвоста или давится двумя пальцами?!

Фанг чуть морщится — я оскорбляю древнее литовское имя. Он, конечно, смертельный враг Перуну, но издеваться над поверженным противником серьёзный воин не должен.

Я — согласен. Только мой бой с этим мальчиком ещё всерьёз не начинался. Бой, в котором бьют не мечами и топорами, а словами и символами. Где цель — не плоть и кровь, но душа и разум.

Я — не знаю. Я ещё не знаю, что я хочу захотеть! Захотеть от этого мальчишки.

Какую пользу он может мне принести? Как сказала Мара о Елице: «можешь — всё». Но — что именно? Или только, как она изобразила руками, «свернуть курёнку шейку»? А поинтереснее? Из первого, пришедшего на ум: не смогу ли я прилично «наварить» на этом подростке? Так удачно «упавшего с дуба», хоть бы и священного, в мою Пердуновку.

— Ваши говорят короче и глуше. Ваши говорят: Кестут. Это — славное имя.

— Кестут? Вот этот?! Фанг, не смеши. Этому прыщеватому куску требухи на тощих ножках до настоящего «кестута» — как до неба рачки!

Система имён в Средневековье очень… наследственная. Имя, прославленное одним человеком, воспроизводится из поколения в поколение в его семье. И в других семьях, где надеются вырастить подобных героев. Отсвет славы имени — должен помочь и сподвигнуть.

Так — героически — воспринимали Лжедимитрия Первого в начале его деятельности — на Москве помнили о Дмитрии Донском. Сходно гордились именем своего князя и воины на Куликовском поле, по княжьему предку — Всеволоду Большое Гнездо, его крестное имя — Димитрий. А дружина самого Всеволода радовалась имени господина и молилась перед его портретом — привезённой им из Византийского изгнания, нарисованной с него самого, иконой Святого Дмитрия Солунского. Полюбоваться на князя Всеволода в молодости можно и 21 веке — икона в Третьяковской галерее.

В истории литовских князей, а особенно — в балладах, Кестут Гедиминович — образец рыцаря-государя.

Символ чести и патриотизма полвека героически защищал западные границы Великого Княжества Литовского, периодически попадая в плен к противникам. Ухитрился, вполне рыцарски, пропустить в правители одного из самых неприятных персонажей того времени: своего племянника Ягайло. Вырастить достойного сына — Витовта. Достойного не себя, но своего племянника-мерзавца. Созданная Кестутом и его старшим братом Ольгертом система, своего рода диархия, корректно функционировала у отцов, но непрерывно ломалась у их сыновей. Результат: польско-литовская уния, католицизм в Прибалтике и прочие… разные последствия, некоторые из которых довольно болезненно расхлёбывают ещё и в 21 веке.

В конце концов, символ литовского рыцарства, преданный, брошенный, обманутый Кестут попал в плен к крестоносцам. Где и повесился. Поскольку он был язычником, то это подвиг, а не грех. Тело было торжественно сожжено в Вильно по языческому обряду.

Принцип наследования «славных имён» позволяет предположить, что у части известных нам исторических героев были героические предшественники-тёзки. Не попавшие, по тем или иным причинам, в доступные нам хроники, но известные современникам.

Слава исторического Кестута 14-го века состоит в напряжённых войнах за Родину, проходивших с переменным успехом, защиты «веры отцов», уничтоженной католицизмом, государственных делах, окончившихся провалом. И любовной истории, приведшей к самоубийству. Что и делает его любимым народным героем.

Именно его жена Бирута, жрица-вайделотка, охранявшая священный огонь и свою девственность даже от молодого красавца-князя, украденная им и вышедшая за него замуж, пытавшаяся, с риском для жизни, организовать побег ему и их сыну, стала весьма почитаемой языческой святой в Жемайтии. Вернувшись, после смерти мужа, к своему вечному огню — кто-то всё-таки подкидывал туда дровишек в её отсутствие, она устроила, вдобавок, ещё и обсерваторию.

Какой набор слав был у самого первого «кестута», сделавшего имя желательным для потомков Видевута — не знаю. Но этому сопляку до сына Гедимина…

— Не. На всенародного гея ты не тянешь. И на гейтутку — тоже. Я буду звать тебя… Кастусь.

— Мерзкая кличка! Я не буду отзываться! Мне имя дал сам Перун! Я воин Перуна! Я всегда отвечаю ударом на удар, силой на силу!

Ну и дурак. «Против лома нет приёма» — международная военная мудрость.

Хотя… Интересно… Третий закон Ньютона — уточнение «правила Громовника»? «Сила действия равна силе противодействия». Хотя и приложены к разным телам. Горшок ли упадёт на камень, камень ли на горшок — результат для горшка одинаков — вдребезги. Странно было бы не воспользоваться базовыми принципами этики собеседника. Сделаем-ка из юного пердуниста — «горшок вдребезги». Только «лом» надо подходящий подобрать…

— Кастусь…

— …

Литовского я не знаю, но смыл понятен. Жаль.

— Фанг, у тебя в котомке найдётся ошейник?

— Господине… Он воин Перуна из княжеского рода…

— И что? Воин, попавший в плен, может быть обращён в рабство.

— Но…

— Фанг, железку.

Фанг… молчит. Что, битый велесоид? Зарезать мальчишку, втянутого придурками-взрослыми в смертельные игры с привкусом наркотического боевого безумия — тебе нормально, а одеть на него железный обруч — нет? Потому что это колечко — символ? Символ подчинения? А что, разве бывают воины без подчинения?

— Громовержец отомстит за своего воина.

— Который? Который из «громовержецев»? У парня на груди крест. Так что ложно: крещение или посвящение?! «Единожды солгавший — кто тебе поверит?».

Да что ж у них у всех глаза «рубликами»?! На себя примерил? У моих голядей ситуация схожая: они крещёные язычники. Они приняли Христа, но отринули ли они Велеса? «Ласковое теля — двух маток сосёт» — русская народная мудрость. Кто-то надеется «насосаться вдоволь» — сыграть роль «ласкового телёнка» между Христом и Велесом или Перуном? Ой, не играйтесь ребятки! У этих… «маток»… так насосёшься… «до не схочу».