Рацухизация - Бирюк В. - Страница 20

Вот! Вот с кого надо кое-каким «плешивым экспертам» — пример брать! С «живого мертвеца». Был бы я такой умный как мёртвый… Под шапкой — мисюрка, под кафтаном — кольчуга, сзади за поясом — два топора, на левом плече — пук сулиц увязан, в правой руке — рогатина… Даже сапоги боевые, с железными вставками, успел надеть. А я тут, блин, как… балерун на па-де-де. Только и радости, что в штанах.

— Это мы. Свои.

Оп-па… В ночном лесу… Имею право с гордостью уточнить: «… радости в сухих штанах».

— Свои в такую погоду дома сидят!

Что-то из меня опять цитаты из Матроскина выскакивают. Это я так нервничаю.

— Это я, а…. Авундий.

Точно — свой. Один из Фанговой команды.

Мы всех голядей окрестили. Сам за крещение платил — всех помню. Вот и досталось ему нормальное русское человеческое имя. Мы ж их прямо по православному имяслову и… именовали. По алфавиту. Этого — по римскому мученику-тёзке. Но между собой они постоянно всякие прежние поганские прозвища употребляют. Вот парень и вспоминает с трудом: а как же его зовут?

— Один?

— Нет, шестеро нас. А Фанг на двор пошёл, велел здесь дожидаться. Там литва поротая пришла.

— Чего?! Кто пришёл?! Какая Литва?!

— Поротая. Ну, которая на Поротве живёт.

Неправильно говорит. Иноязычец — что взять. По русскому словообразованию должно быть «поротвенная». Или — «поротвонутая»?

Факеншит! Не сейчас! Этнография с филологией… очень милые занятия. Но не во время боестолкновения.

— И много их там? Поротых?

— Ладейка — одна. Баба там у них — одна. Одета… богато. Мужей с десяток, с мечами. Пара раненых или больных. На руках выносили. Не купцы — товаров мало, а народу хорошо оружного — много. Фанг как углядел… Говорит: надо потолковать. Вы сидите, говорит, — я позову. И пошёл. А потом оттуда крик какой-то. Бабы вопят чего-то. А он… ну… не выходит.

Ничего не понятно. «Их всех убили»… — кого? Фанг же один пошёл! Может, прислугу порубили? Или сигнальщик врёт с перепугу? Уши сопляку надеру! Надо понять…

— Так, маскировочку свою замаскерили, намордники — намордили, железки разобрали быстренько. Пойдём. Позырим. Позырим-ка мы на Фанга. И на приезжих с их бабой.

Хороших Фанг ребятишек вырастил: толковых, умелых, дисциплинированных. Но он с ними — как клуша. Вот он во что-то вляпался, а парни без него растерялись, инициативы не проявили. Лесовики, блин. От вида тесаных ворот — в ступор. Никуда не побежали, ничего не поломали, никого не зарезали… Правильно или нет — определим по результатам. Если будет, кому определителем работать…

Парни тремя двойками двинулись, пригибаясь, через луг к высокому забору вокруг постоялого двора, а моя компания резвенько потопала по дороге к воротам.

Ворота были с другой стороны — на запад, где прямо напротив них лежала на берегу вытянутая на песок ладейка. Высоко над воротами торчала решетчатая башенка, на которой должен был сидеть мой сигнальщик. Которому я собрался надрать уши.

Но его там не было. Уши отменялись — мальчишка лежал у ворот на земле.

Неестественно вывернутая голова, стрела под левой ключицей.

Судя по наклону стрелы к телу — стреляли снизу. Судя по пульсу… мёртвый.

Но ещё — тёплый.

Факеншит, прошу прощения за подробности, сильно уелбантуренный. И мы сейчас — будем такими же.

Я как-то… начал озираться: куда бы быстренько убраться с открытого места… Сейчас вон в те кустики у реки, потом лесом-лесом назад к дороге, откуда выходили… Потом Сухан исполнит «песню пьяного коростеля» — наш сигнал общего сбора. Ребятишки от забора вернутся, мужи добрые с вотчины подойдут… Соберёмся с силами, вооружимся-ополчимся, навалимся все сразу…

По Жванецкому: «В драке — не помогут, в войне — победят».

Переходим в режим «война», и тихо-мирно ждём победы.

Из-за забора раздался женский вой на несколько голосов. Какой-то причитающий. «Ой, да шо ж это робится? Ой, да как же это можется? Ой, да откуда ж таки злыдни родятся?». Довольно неразборчиво, но тональность понятна.

Во дворе кто-то рявкнул. Раз и другой. Запрещающе. Не по-русски. И ноющее многоголосье вдруг взорвалось уже настоящим криком — криком боли и ужаса.

Быстрый топот босых ног по утоптанной земле двора, скрип открывающихся ворот, створки разъезжаются, и в проходе появляется женщина. Точнее — одна из девчушек-кусочниц этой зимы.

Маленькая, беременная, простоволосая, босая, в одной рубахе, подсвеченная со спины огнём костра, который горит во дворе. Делает шаг, держась за отъезжающую со скрипом створку ворот. И падает носом вперёд.

Ничком. Плашмя.

А в спине у неё торчит топор.

Генрих Штаден, описывая свои подвиги в составе опричников Ивана Грозного, живописует эпизод времён Псковского похода:

Не могу сходу сообразить: то ли пришлецы уже перешли к «знакомству с девичьей», то ли так нажрались, что путают холопку с княгиней?

Инстинктивно кинулся, было, к упавшей девушке, но громкий весёлый молодой голос, что-то шутливо ответивший во дворе на чьё-то замечание — меня остановил. Человек жизнерадостно препирался с кем-то по ту сторону забора, приближался, вышел из ворот и наклонился за торчащим топором. Я махнул Сухану и чуть толкнул створку ворот закрываться.

Парень, всё ещё хмыкая на только что услышанную шутку, качнул топор в спине трупа, хлопнул по рукояти, выдёргивая, оглянулся через плечо на скрип и увидел меня.

Это было последнее, что он увидел в своей жизни: рогатина Сухана пробила в полную силу. От печени под нижними правыми рёбрами — сзади, до ключицы над левыми — спереди.

Сухан, поворачиваясь на месте, поднатужился и протащил насаженного на копьё свежего покойника, в темноту, в тень забора. А я метнулся к щели между столбом и воротиной — увидели или нет?

А фиг его знает! С этого места видна только часть двора — остальное загораживают поставленные вдоль забора амбары и сараи. Прямо перед моей щелью, слева от ворот — задний угол дровяника. Перед ним что-то происходит. Там горит костёр, мечутся какие-то тени, слышны громкие голоса и бабское вытьё.

Чего там делается — не понятно. Не знаю я, не знаю!

Я очень люблю знать. Я это уже говорил? «Хочу всё знать»! Особенно — в условиях боестолкновения. И соответственно:

Поскольку киножурнала здесь нет — придётся самому. Всё — сам, всё — сам… Сделать самому себе кино и самому посмотреть…

Вот с такой белиберденью в голове, трясясь от страха, я просочился через полуоткрытые створки ворот, подкрался к углу дровяного сарая и выглянул.

Мда… Такое кино надо видеть. Но лучше — в кино. И — издалека.

На площадке перед дровяным складом, где обычно разделывали брёвна на поленья, горел костёр.

В русском языке нет отдельного термина для названия этого места, как в других славянских языках. Порубалище? Древощепище? Брёвномогильник?

Но отношение на «Святой Руси» — вполне общеславянское. Считается, что здесь черти гуляют. Почему — не знаю. Может быть потому, что из-за характера работ здесь часто случаются разные производственные несчастные случаи? Типа: «чёрт под руку толкнул — топор по ноге попал». Нехорошее место, с бесовщиной. Как и места казней. «Плаха с топорами».

Про казнь я вспомнил потому, что перед костром, головой на толстом бревне, лежал человек.

Твою мать! Да сколько ж можно?! Это ж из самых первых моих здешних впечатлений! Из первых часов после «вляпа». Меня, иной раз по ночам, до сих пор… аж весь мокрый подскакиваю!