Второе рождение Жолта Керекеша - Тот Шандор Шомоди - Страница 17

«Да, – думал с горечью Керекеш, – лицо Жолта отражало именно то спокойствие, которое мы испытываем, когда приходим к определенному, ясному выводу. А Жолт очень любит определенность и ясность. И старается прийти к ним, не считаясь ни с чем. Есть в этом что-то уродливое, атавистическое…»

Пока Керекеш в глубокой задумчивости припоминал события минувших дней, щенок добровольно вылез из-под стола. Керекеш очнулся, осторожно взял поводок и отворил дверь.

– Пошли, Зебулон? – сказал он, дожидаясь, когда щенок доковыляет до двери.

Зебулон шел довольно быстро, хотя и с поджатым хвостом. На лестнице он заскулил, завертел головой, заглянул в лестничный глубокий колодец и побежал. Керекеш быстро шагал за ним, чтобы пройти через двор, не натягивая поводка.

Щенок сразу присел в траву и с невинным видом принялся удобрять землю возле розовых кустов. Керекеш забеспокоился, чтобы Зебулон, как уже однажды случилось, не угодил ненароком в колючки. В тот раз, уколовшись, он отчаянно завизжал и пустился бежать. К счастью, сейчас он прошел через испытание успешно.

– Молодец, Зебулон, – тихо похвалил его Керекеш и осторожно оглянулся, чтоб убедиться, не наблюдает ни кто-нибудь за ними. Он представил себе это зрелище со стороны, и ему вдруг сделалось неприятно.

«Смешно! – думал Керекеш. – Никто не смеется, но мне кажется, что смеются все. Потому что из-за проказ и выходок Жолта я всегда готов сгореть со стыда».

Это утешительное открытие его необычайно «приободрило», и потому он обратился к собаке принужденно-ласковым тоном:

– Что ж, Зебулон, пойдем погуляем. Тебе следует познавать окружающий мир! – добавил он, чтобы придать словам какой-нибудь смысл, так как разговаривать со щенком было, по его мнению, ребяческой глупостью.

Он зашагал, стараясь не дергать за поводок. И – чудо из чудес! – Зебулон последовал за ним очень резво. Он бежал у ног Керекеша, по временам сворачивая в сторону и вынуждая Керекеша выделывать смешные, почти танцевальные па.

До дома инженера Эрнста они дошли, в общем, без приключений. Там, за железной оградой, стоял сонный и старый рыжий ирландский сеттер.

– Только бы эта дохлятина не залаяла, иначе конец всем достижениям в воспитании, – пробормотал Керекеш, сердито гипнотизируя рыжего сеттера.

Зебулон, хлопая глазами, уставился через ограду, завилял хвостом – какое счастье ему привалило! – и просунул сквозь решетку передние лапы. Сеттер его дружелюбно обнюхал, и Зебулон, очень довольный, еще веселей замахал хвостом и тут же затрусил дальше.

«Итак, мир расширяется! – рассуждал про себя Керекеш. – Сперва знакомство с окружением по соседству, затем с близлежащими улицами; постепенно возникает дружеское общение с собаками и людьми. Нужно набраться лишь мужества и терпения, выждать определенное время. Главное же – иметь хорошее настроение пли что-нибудь в этом роде. Правда, с Жолтом щенок ходить отказывается; инстинкт ему, очевидно, подсказывает, что мальчик его невзлюбил. Хотя при чем тут инстинкт? Он ведь пережил страшное потрясение. Случись нечто подобное с человеком, он, возможно, не избавился бы от нервной травмы до конца своей жизни!»

Умиленный смирением щенка, послушно семенившего у его ноги, Керекеш не хотел продолжать размышления над этой мучительной для него темой.

И вдруг глаза доктора заблестели. «А ведь без риска воспитание невозможно!» – мелькнула у него дерзкая мысль, и, следуя ей, он отстегнул от ошейника поводок: сойдет или не сойдет щенок на мостовую? Зебулон не сошел. Труся косолапо рядом, он то делал небольшие зигзаги, то чуть-чуть отставал, но всякий раз преданно возвращался назад.

«Вот и это у нас получилось!» – подумал Керекеш горделиво. Тем не менее он снова пристегнул поводок, не желая злоупотреблять своим доверием.

– Какой ты смышленый, Зебука! – вконец растроганный, никого уже не стесняясь, сказал громко Керекеш.

Ему даже хотелось, чтоб и другие видели, какого он добился успеха. Улица, увы, была тиха и пустынна. Но и отсутствие зрителей ничуть не испортило хорошего настроения Керекеша.

И все же беда их подстерегала и настигла у детского сада.

Ребятишки, увидев щенка, разразились оглушительными криками:

– Смотри, смотри, настоящий жучок!

– Ага, бело-черный. Давайте ловить!

– Пошли! Окружайте его, а то убежит!

– Это дог. Я видел дога. Во огромный, как лошадь!

– Бежим за ним! Жучишка, жучишка, бежим!

Они пустились бежать, высовывая руки из-за ограды.

– Питю! Юдитка! Сейчас же назад! – тоненьким, беспомощным голоском взывала воспитательница. – Дети, немедленно возвращайтесь назад!

Керекеш пытался ускорить шаг, но Зебулона уже сковал страх. Стараясь уйти от кричащих детей, он в отчаянии рвался и тянул хозяина к мостовой. В конце концов он уселся и, часто моргая, с мольбой смотрел на своего вожатого; в глазах его, полных слез, застыл ужас, а тело дрожало мелкой дрожью.

Керекеш не мог дождаться момента, пока две воспитательницы справятся с оравой своих подопечных и скачущие вдоль ограды неистовствующие ребятишки окажутся наконец за пределами видимости и слышимости.

Попытки увести щенка были тщетны. Зебулон заартачился, как норовистая лошадка, и сидел, вцепившись когтями в асфальт. Когда он чуть сдвинулся с места, на тротуаре остались влажные от пота отпечатки щенячьих лап.

– Как зовут его, дяденька? – спросила Керекеша девочка с косичками.

– Как зовут щенка, дядя? – требовал ответа хор мальчуганов, прижавшихся рожицами к решетке.

– Собачий дядя! Собачий дядя! – дружно завопила горластая ватага.

И Керекеш отступил. Он отказался от дальнейшей борьбы и, схватив щепка под мышку, большими шагами устремился домой. Но вопли «Собачий дядя! Собачий дядя!» преследовали его еще долго.

Тащить на руках щенка было делом нелегким. Его длинные ноги свисали почти до земли, а сам Зебулон, не чувствуя твердой опоры, вел себя так, будто несли его на смертную казнь: он был в полуобморочном состоянии.

Как только за спиной стихли детские голоса, Керекеш бережно поставил щенка на землю. Щенок, поджав хвост, галопом помчался к дому.

Керекеш вернулся в квартиру расстроенный и по здравом размышлении пришел к выводу, что успех, достигнутый сегодня, в общем, равен нулю. В конечном счете все свелось лишь к нескольким наблюдениям, о которых он сообщит Беате и Жолту.

Взглянув на часы, Керекеш прошел в комнату брата. Тибор был на ногах и не спеша потягивал палинку.

– Ты уже дома? – в замешательстве спросил Тибор, и по его смущению легко было догадаться, что сам он только что встал.

– Как ты себя чувствуешь? – приняв вдруг веселый вид, спросил в ответ Керекеш.

– Спину слегка покалывает.

– Завтра я тебя покажу ревматологу.

– Не надо. Зачем?

– Ладно. Мы еще это обсудим. Вот что, Тибор. Сейчас девять часов. Прошу тебя часов в одиннадцать погулять со щенком в саду. Хорошо?

– Ну конечно. О животных нужно заботиться. Я не забуду, не беспокойся. А щенок дорогой. Очень дорогой. За него, должно быть, немало денег заплачено, – говорил Тибор, с ребяческой хитрецой косясь на брата.

– Сейчас он спит. Но в одиннадцать…

– Щенок дорогой, – сказал снова Тибор.

– Да, – отозвался Керекеш.

– Лежит себе тихонько на месте, не лает. Прекрасный, спокойный щенок. Я очень этому рад.

– Завести тебе часы на одиннадцать?

– Вообще-то не нужно, но если ты хочешь…

Керекеш поставил будильник на четверть двенадцатого.

– Пожалуйста, не забудь, – сказал он на прощание, – иначе щенок напакостит. До свиданья!

– Погоди! Я хочу знать, какой породы собака.

Керекеш с кислым видом ответил (по его приблизительным подсчетам, Тибор спрашивал об этом не менее пятнадцати раз):

– Это пойнтер. Английская легавая.

– М-гм! Значит, пойнтер. Так я и думал. Собака охотничья. Да?

– Да.

– Ты собираешься охотиться?

– Я не собираюсь охотиться.

У Тибора блеснули глаза. Так он и знал. Охотничья собака, с которой на охоту не ходят. Легкомыслие в духе века.