Исторические рассказы и анекдоты из жизни Русских Государей и замечательных людей XVIII–XIX столетий - Судникова Ирина В. - Страница 4

— Выучился ли хотя по-итальянски? — Головин признался, что и этого сделал очень мало.

— Так что же ты делал?

— Всемилостивейший Государь! Я курил табак, пил вино, веселился, учился играть на басу и редко выходил со двора.

Как ни вспыльчив был Государь, но такая откровенность очень ему понравилась. Он дал ленивцу прозвище князя-баса и велел нарисовать его на картине сидящим за столом с трубкою в зубах, окруженного музыкальными инструментами, а под столом валяются металлические приборы. Государь любил Головина за прямодушие, верность и таланты и в шутку всегда называл его «ученым человечком», знатоком корабельного искусства.

Петр Великий вздумал, по корабельному обычаю, купать не бывавших еще в Каспийском море. Государь и себя не исключал при этом. За ним последовали адмирал и прочие, хотя некоторые боялись, сидя на доске, трижды опускаться в воду.

Всего более вышла потеха при купании Ивана Михайловича Головина, которого Петр обыкновенно называл «адмиралтейским басом». Государь стал сам его спускать и со смехом говорил: — Опускается бас, чтоб похлебал каспийский квас! (3)

Всем известны слова Петра Великого, когда представили ему двенадцатилетнего школьника Василия Тредьяковского.

— Вечный труженик!

Какой взгляд! Какая точность в определении!

В самом деле, кто был Тредьяковский, как не вечный труженик? Неблагодарных людей Государь ненавидел и об них говаривал так: «Неблагодарный есть человек без совести, ему верить не должно. Лучше явный враг, нежели подлый льстец и лицемер: такой безобразит человечество».(3)

Некто отставной мичман, будучи еще ребенком, представлен был Петру в числе дворян, присланных на службу. Царь открыл ему лоб, взглянул в лицо и сказал:

— Ну! Этот плох. Однако записать его во флот. До мичманов, авось, дослужится.

Старик любил рассказывать этот анекдот и всегда прибавлял:

— Таков был пророк, что и в мичманы-то попал я только при отставке! (2)

Стольник Желябужский впал в такое преступление, которое, по справедливости, заслуживало публичного наказания и ссылки, к чему воинским судом и был приговорен, и приговор тот был утвержден Государем. Сын его, человек молодой и видный, узнавший о таком приговоре, при выходе Государя из дворца пал к стопам его и со слезами возопил:

— Надежа-Государь! Не дерзаю умолять тебя, меньше же негодовать на приговор, учиненный судом отцу моему, — зная, что оный правосуден, а прошу только из единого милосердия твоего: преступление отца и заслуженное им наказание перенесть на меня. Он, при старости и слабости своей, наказания такого перенести не может, а я, по молодости и крепости моей, удобно снесу и заплачу тем за рождение свое. И таким образом, без нарушения правосудия твоего, спасу и мать мою, которая не сможет перенести столь горестного лишения мужа, малолетних же братьев и сестер избавлю от несносного сиротства и безчестья всего нашего рода.

Государь, чувствительно тронутый таковой сыновнею нежностию, поднял его и, поцеловав, сказал:

— За рождение такого сына, как ты, прощаю твоего отца и возвращаю его семейству, а тебя жалую чином и местом его, надеясь, что исполнишь должность лучше, нежели отец твой. (2)

Все в Петербурге знают о существовании Крюкова канала, прорытого при Петре I. Назван он этим именем вот почему: Петр Великий, как покровитель наук и искусств, ежегодно отправлял за границу нескольких молодых людей для изучения той или другой науки, того или другого искусства.

Был в том числе послан за границу художник Никитин. Возвратившемуся в Россию Никитину приходилось весьма жутко вследствие непонимания покупателями его картин. Когда узнал об этом Петр I, он посетил квартиру художника и предложил ему на другой день явиться во дворец с картинами. Никитин явился и увидел во дворце много собравшейся знати. Государь показал им картины художника. Две-три из них сейчас же были куплены за ничтожную сумму. Тогда Петр объявил, что остальные картины продает с аукциона. Одна была куплена за двести рублей, другая за триста, дороже четырехсот рублей не продали ни одной картины. Государь сказал:

— Ну, эту картину (последнюю) купит тот, кто меня больше любит.

— Дам пятьсот, — крикнул Меншиков.

— Восемьсот, — крикнул Головин.

— Тысячу, — возразил Апраксин.

— Две, — перебивал Ментиков.

— Две тысячи! — кричал Балакирев, присутствовавший на том аукционе.

— Три тысячи! — закричал дородный Крюков, подрядчик, прорывавший канал в Санкт-Петербурге. Государь дал знак об окончании аукциона. Картина осталась за Крюковым. Государь подошел к нему, поцеловал его в лоб и сказал ему, что канал, прорываемый им в Петербурге, будет называться его именем. (2)

Петр Великий издал такой закон: кто на правого бьет челом и то сыщется, то поступить с челобитчикам так, чему бы достоин был ответчик, если бы оказался виновным.

Один московский купец просил взыскать со своего соседа 300 рублей за то, что корова его, ворвавшись к нему в огород, поела и перепортила там капусту, и тем причинила ему убыток на сумму 300 рублей. Государь был в то время в Москве и, узнав об этом деле, приказал освидетельствовать огород истца. По освидетельствовании оказалось, что капусты съедено очень немного, так что весь убыток простирается не более как на 3 рубля. Донесли об этом Государю, и он постановил взыскать с истца 300 рублей и отдать их ответчику, кроме того, взыскать с того же купца 3000 рублей на мундиры солдатам Преображенского полка. А чтобы московское купечество не забыло этого решения, приказал называться вышеупомянутому купцу — Капустиным. (2)

Петр I, вводя всякие полезные заведения в России, тщательно посещал все фабрики и мастерские, побуждал и одобрял работников. Между прочим, ходил он часто на железные заводы Миллера в Истии[2], за 90 верст от Москвы, по Калужской дороге. Там он однажды четыре недели употреблял тамошнюю минеральную воду и между своими ежедневными государственными делами избрал себе посторонним упражнением не только со всевозможным тщанием все рассматривать и всему учиться, но даже при плавлении и ковании пособлять собственными руками и тянуть в полосы железо. Научившись этой работе, в один из последних дней своего там пребывания вытянул его восемнадцать пудов и каждую полосу означил своим штемпелем, причем его свиты камер-юнкеры и бояре носили уголья, разводили огонь, раздували его мехами и другие работы должны были отправлять. Спустя несколько дней пришел Государь к самому заводчику Вернеру Миллеру, в Москве, похвалял учреждения его на заводах и спрашивал: сколько каждый мастер получает там за работу с пуда поштучно выкованных железных полос?

— По алтыну, — ответствовал Миллер.

— Очень хорошо. — сказал Царь. — так ты должен мне заплатить восемнадцать алтын.

Вернер Миллер тотчас пошел в ящик, где были у него деньги, вынул восемнадцать червонцев и, отсчитав оные Царю, сказал:

— Такому работнику, как Ваше Величество, менее дать не можно.

Но Царь отвергнул их.

— Возьми свои червонцы, я не лучше других мастеров работал, заплати мне только то, что ты обыкновенно платишь другим мастерам: за эти деньги я куплю себе новые башмаки, которые мне теперь нужны.

Его Величество показал однажды уже чиненые и опять подпоровшиеся свои башмаки, взял восемнадцать алтын, поехал на рынок и действительно купил себе новую пару башмаков, которые он часто в компании на своих ногах показывал и обыкновенно говаривал: «Вот башмаки, которые я выработал собственными руками».

Одна полоса тянутого собственными Его Величества руками железа с царским штемпелем и поныне еще находится на миллеровых железных заводах в Истии, за 90 верст от Москвы, а другая, которую Государь потом вытянул в Олонце, на Ладожском озере. — в Кунсткамере Санкт-Петербургской академии наук. (2)