Времена не выбирают - Мах Макс - Страница 17

– Что же касается Израиля… – Макс представил себе свою собственную коронацию в Иерусалиме и ему стало нит гут[29]. В буквальном смысле нехорошо, хотя за прошедшие годы он уже успел забыть, что это такое, когда тебе плохо. Однако сейчас он узнал это состояние сразу и сразу вспомнил. Нехорошо это нехорошо и есть.

«Кто чувствовал, тот меня поймет, – не без горечи подумал он. – Но, как говорится, muss ist eine harte Nuss[30]».

– Что же касается Израиля, – сказал он. – То ситуация с реставрацией монархии…

«Господи, ну что я ему скажу? – думал Макс, произнося эти слова. – Вернее, что он поймет? Разве сможет Йёю представить, что тут начнется, когда…»

Однако от продолжения разговора его спас вернувшийся к ним Виктор.

«А ты что думал?» – спросили синие внимательные глаза.

«Я в тебе и не сомневался», – с облегчением улыбнулся Макс.

– Все, все! Все разговоры потом, – решительно заявил Виктор, подходя. – Все к столу, потому что кушать подано!

Последние слова он произнес своим хорошо поставленным командирским голосом, так, что его услышали – не могли не услышать – все и везде.

– Все к столу! – повторил он и добавил, поворачиваясь к Максу и Йёю и понижая голос: – Вы не представляете, господа, чем я вас угощу! – Виктор даже зажмурился, по-видимому, предвкушая эффект, который должно будет произвести его угощение.

– Ах, – сказал он затем, мечтательно улыбаясь. – Ах, какой вышел плов, господа! Этот плов, господа, такой цимес, просто пальчики оближете!

Виктор улыбнулся, подмигнул Максу и взмахнул рукой в сторону стремительно обставлявшихся закусками и напитками столов в центре поляны.

– Ну хватит разговоров, за дело! – И, увлекая за собой Макса и герцога Йёю, быстро пошел к столам, на которые в это самое мгновение повара водружали огромный круглый поднос с выложенным горой пловом. Над пловом поднимался пар, и Максу, идущему вслед за Виктором, показалось, что его ноздри уже улавливают волшебный запах риса, сваренного с пряностями и фруктами и с мясом, разумеется. Впрочем, ему это не показалось, плов благоухал так, что и на расстоянии дух захватывало. И то ли подчиняясь команде Виктора, то ли и в самом деле на запах, со всех сторон спешили к столам гости Витиного пикника.

Среднеазиатские виды плова Макс практически не знал. Другое дело, иранский, индийский или турецкий плов. Этих разновидностей он в свое время – в пятидесятые еще годы – поел немало в той же Персии и вокруг нее. Так что в целом он представлял, что его ожидает, но, как говорится, дьявол в деталях, а если речь о кулинарии, то тем более. В приготовлении таких сложных блюд, как плов, все ведь решают частности, специфика, ингредиенты и процесс. И этот плов – судя по запаху и виду – не был исключением из правил. Он был хорош, этот Витин плов! Другого определения и не подберешь, хоть по-русски, хоть по-немецки. Просто – хорош!

– Что это? – спросил Макс, усаживаясь за стол рядом с опередившей его Ликой и изучая пловную гору.

– Как что?! – удивленно откликнулся с противоположной стороны Виктор. – Плов.

– Я вижу, что это плов, – усмехнулся Макс. – Но что это за плов?

– Халтадаги савот, – лаконично ответил Виктор и с интересом посмотрел на Макса.

«Халтадаги савот», – повторил про себя Макс.

Название наверняка должно было что-то означать, и не что-нибудь вообще, а именно для него, Макса. Не зря же Виктор темнил, а на прямой вопрос ответил названием на чужом языке.

«Чужом? – Макс попробовал оба слова „на вкус“, и ему показалось, что как минимум одно слово из двух он узнаёт. – А какой, кстати, сегодня день? Бинго!»

– И что это значит? – «простодушно» спросила Лика, которая никак не могла не почувствовать наличие подтекста.

– Субботний плов, – равнодушным голосом ответил ей Макс.

– Ты знал! – Виктор был удивлен. Нет, пожалуй, он был поражен. – Ты… Нет, постой! – Он прищурился и ехидно улыбнулся. – Как ты сказал?

– Субботний плов, – повторил Макс, уже понимая, что где-то ошибся.

– И все? – удовлетворенно усмехнулся Виктор.

– Витя, я просто угадал, – улыбнулся Макс. – Второе слово показалось мне знакомым.

– Еще бы! – довольно улыбнулся окончательно успокоившийся Виктор. – Конечно, знакомо. Савот – это шабат. Кто не знает по-древнееврейски, это шабес,[31] то есть суббота. А халтадаги савот – это субботний плов в мешке, роскошный, между прочим, плов по старинному рецепту бухарских евреев. Такое теперь даже в Бухаре не приготовят.

– А почему в мешке? – удивилась баронесса Каэр.

– Ну вы, адмирал, и злопамятный! – то ли с восхищением, то ли с каким-то другим, но близким к восхищению чувством протянула Лика. – Вика, как ты можешь жить с таким человеком?

– Отвечаю по пунктам, – сделал серьезное лицо Виктор. – Может. Ведь можешь? – повернулся он к Вике, по изысканным губам которой блуждала довольная улыбка. – Или как?

– А что бы ты хотел услышать, дорогой? – начиналась любимая игра Вики и Виктора, от которой оба они, по-видимому, получали истинное наслаждение и которая им соответственно никогда не надоедала.

– Правду! – сурово сказал Виктор.

– Продолжение следует, – громко сообщила Лика. – Пункт второй.

– Ась? – встрепенулся Виктор, с видимым трудом «отлипая» от Вики. – Ах да, королева, пункт второй. Я не злопамятный, я памятливый. Должок за мной был или как?

– Так, – улыбнулся Макс. – И ты десять лет ждал…

– Почти одиннадцать, – быстро поправил его Виктор. – А тут такой повод…

– Так почему все-таки в мешке? – снова спросила Тата.

– А чтоб рис лишнюю воду не впитывал, – усмехнувшись, ответил Виктор. – Всего лишь холщовый мешок, баронесса, но каков результат! Впрочем, вы еще не пробовали… Господа, прошу наполнить бокалы…

Макс как раз посмотрел, на Лику, поймал взгляд ее смеющихся зеленых глаз, и в этот момент Камень на его груди ожил, и Макс почувствовал, как в буквальном смысле сдвигаются перед ним, в нем и вокруг него пласты пространства и времени. Мир раскрылся перед ним, как сложный многомерный пазл. Точнее не скажешь. Во всяком случае, по-другому определить случившееся он не мог, но ощущение было такое, что на краткий миг, имевший, однако, глубину, объем – в общем, что-то такое, что подразумевало внутреннюю структуру, размерность и протяженность, – он стал живым, воспринимающим элементом некоего невероятно сложного механизма, охватывающего своей активностью всю Землю и значительный – непостижимо огромный – кусок Вселенной. Когда это закончилось, а, судя по тому, что видел сейчас Макс сквозь застлавшие его глаза слезы, в реальном мире действительно миновало лишь одно неощутимое мгновение, он был совершенно опустошен, как если бы прошло очень много времени, в течение которого он много и тяжело работал. Одежда промокла насквозь от льющегося ручьями пота, сердце бешено стучало в груди, как будто хотело вырваться и улететь обезумевшей птицей «куда глаза глядят», а тело, его могучее, не знающее усталости тело, стало вдруг слабым, обессилев от нечеловеческого напряжения. Еще мгновение Макс сидел на стуле, окончательно не вернувшись в свой привычный, правильный мир, не ощущая его, этот мир, как прежде, как всегда, но переживая и физически и психологически только что с ним случившееся, продолжавшее в нем жить и держать его, не отпуская. А потом все поплыло перед глазами, и так-то едва различавшими окружающее, и он почувствовал, что падает.

Макс не потерял сознание. Во всяком случае, ему казалось, что не потерял. Но вот контроль над собственным телом он на какое-то время действительно утратил. Упал со стула, как соломенное чучело, и лежал на траве в той случайной позе, в которой оказался, падая, все понимая как будто, но ничего не в силах изменить. Разумеется, поднялся большой шум. К нему бросились, закричали, но и это он воспринимал как что-то чужое, постороннее или даже потустороннее. Замедленные движения нечетких, размытых фигур, глухой шум в ушах, как если бы люди кричали не рядом с ним, а где-то далеко, за толстой стеной, мягкое кружение земли, на которой он оказался, но которой почти не ощущал.