Дурная компания - Торин Александр - Страница 8

Я отвлекся от воспоминаний. Пока что я находился в Шереметьево и грузчики бросали чемоданы на транспортер. Быть может, кто-нибудь из них несколько лет назад украдкой в пьяном угаре потрошил наши жалкие пожитки, в то время как мы ездили на склады бесплатной поношенной одежды.

Мой старый чемодан, сделанный в Румынии во времена уже расстрелянного Чаушеску, развалился где-то в штате Айова, и мне пришлось купить вместо него солидный зеленый американский кейз на колесиках. На этот раз вместилище моих вещей, покрытое кучей импортных наклеек, достойно уплыло куда-то вниз по транспортеру, и я облегченно вздохнул.

Погода окончательно испортилась. По взлетному полю мела поземка. Казалось, вся земля была покрыта маленькими вихрями, поднимающими снежинки в воздух, кружащими их и снова бросающими на ледяной асфальт. Возбужденные туристы делились последними впечатлениями, обменивались какими-то открытками и проспектами. Самолет медленно откатил от здания, вот уже оно почти скрылось в белой мгле.

Заработали турбины, и мы медленно покатились по заснеженной равнине все дальше и дальше от копошащихся, как муравьи, людей в серо-зеленых форменных фуражках и погонах. Неожиданно в ровный гул турбин ворвалась диссонирующая нотка. Вверх-вниз, вверх-вниз, что-то слегка заскрежетало и толкнуло тело машины, как от порыва ветра. Я с ужасом увидел, что мы остановились. Стюардессы взволнованно забегали, объясняя что-то пассажирам. Турбины еще немного пожужжали и остановились. Стало слышно, как снаружи завывает ветер.

Тем временем командир объявил, что одна из турбин не выдержала русских морозов и ее придется заменять. Пока что ведутся переговоры с контрольной службой Шереметьева о том, что делать с застрявшим на взлетном поле самолетом.

Неожиданно я вспомнил фотографию, увиденную еще в детстве в каком-то журнале. На фотографии были показаны обломки американского самолета. Подпись под картинкой гласила: "Хваленая американская техника часто подводит". Кем и когда хваленая, так и осталось навсегда невыясненным. По крайней мере в нашем случае все закончилось далеко не так трагично, как на этой фотографии из детства. Я уже чувствовал, что ожидавшая меня пересадка в Амстердаме откладывается на неопределенное время и, скучая, посмотрел в иллюминатор.

По бескрайнему снежному полю, устеленному перекатывающимися маленькими вихрями поземки, семенил мужик в валенках, ватнике и ушанке. Увидев застывший самолет, он на мгновение замер от изумления, потом почему-то снял шапку, стукнул себя по голове и от удивления развел руками, что-то при этом сказав. Я с холодной уверенностью понял, какие именно слова были им произнесены в этот момент и, оглянувшись вокруг, понял также, что я был единственным пассажиром в самолете, который был в состоянии произвести это нехитрое умозаключение. Наверное, так же реагировал бы крепостной Петровской поры, увидев на поле у барина огромную алюминиевую махину с распахнутыми крыльями. Мужик нахлобучил шапку на голову и вприпрыжку, таща за собой правую ногу, запрыгал куда-то и вскоре скрылся в бушевавшей белой мгле.

Через несколько минут из пурги вынырнула легковая машина, казалось, только что побывавшая на Курской дуге. Весь ее корпус был черен от гари и испещрен рваными дырами, напоминавшими следы от реактивных снарядов. Ветровое стекло и одна из дверей отсутствовали вовсе, вторая дверь была наполовину прикручена к корпусу толстой проволокой и болталась при езде. Машина подкатила к самолету, из нее вылез мужик в валенках, нашедший наш самолет, и мрачного вида сутулый мужчина в куртке, кирзовых сапогах и меховой ушанке. Первооткрыватель железной птицы начал оживленно жестикулировать руками, подпрыгивать и показывать свою находку обладателю кирзовых сапог, похлопывая себя руками по груди и по голове. Его ужимки явно не возымели действия, так как водитель подбитой автомашины почесал затылок и неопределенно махнул рукой, сделав резкое движение куда-то в сторону. Он сел в подбитый автомобиль и уехал, почему-то оставив мужика в валенках на месте. Брошенный первооткрыватель явно ругался, он пару раз постучал по голове, оживленно жестикулируя, затем зачерпнул снег и со злостью бросил его в сторону отъезжавшей машины, сплюнул, повернулся и пошел куда-то в сторону, разводя руками и постепенно скрываясь в снежной мгле.

Я вспомнил о своей предстоящей в Амстердаме пересадке, и отчаяние, совершенно иррациональное, охватило меня. Мне казалось, что нас завалит снегом в этом заснеженном поле, и мы просто потеряемся в неумолимо наступающем жутком колышащемся белом безмолвии среди деревьев с голыми ветками, обгоревших машин и мужичков в валенках. По весне, когда солнце растопит сугробы, проржавевшее тело Боинга откатят в сторону и бросят догнивать на свалке.

Через несколько часов за нами все-таки послали какой-то захудалый буксир. Он откатил нас обратно, и я снова вошел в коридоры аэропорта, из которого, как думал, улетел надолго.

Мысль о родных не давала мне покоя, но почему-то ни одного телефона-автомата в свободной зоне не нашлось. В большой, не вполне чистой комнате ожидания на кожаных диванах сидело огромное количество негров в длинных национальных одеждах. Некоторым из них места не хватило и они терпеливо ожидали своего рейса сидя на корточках. У входа на широком столе стоял телефон ярко-красного цвета. За столиком суетилась высокая светловолосая девица, ярко накрашенная, в короткой юбке, при каждом повороте приподнимающейся и обнажающей скрывающиеся в таинственном полумраке интимные части стройных аппетитных ног. Поднималась юбка довольно часто, иногда совсем высоко, так как девица все время крутилась вокруг телефона, то и дело наклоняясь и почти-что ложась грудью на стол. Фантастическое это зрелище это явно увлекало своей динамикой нескольких ожидающих жителей развивающихся стран, в национальных костюмах сидящих на корточках. Их рты, раскрывшиеся в довольной улыбке, обнажающей яркие белоснежные зубы, казалось, не собирались закрываться, а головы исполняли какое-то подобие танца змей, неотступно следуя за колышущимся полумраком.

Девица была занята странным занятием. Она подпускала очередного страждущего к телефону, разрешала ему набрать код родной африканской республики, а сама при этом глядела на наручные часики и записывала в тетрадке время. По окончании разговора она на калькуляторе подсчитывала причитающиеся ей деньги и пыталась изъять их у разговаривающего. На этой стадии у нее возникали многочисленные конфликты, так как ни одного языка, кроме русского, она не знала, а нетерпеливые абоненты начинали яростно спорить по поводу времени, проведенного у телефонной трубки.

Только что какой-то курчавый пигмей отказался платить назначенную сумму и долго кричал и доказывал, что говорил он не восемь, а пять минут. Наконец, он в ярости бросил девушке двадцатидолларовую бумажку и ушел, проклиная все на свете.

- Девушка, а можно с вашего телефона позвонить в Москву? - спросил я. Она вспыхнула и с облегчением вздохнула.

- Ой, хорошо-то как, я уже не знала, что мне делать, я с ума с ними сойду, как же хорошо, что вы по-русски говорите! Ну объясните этой чукче, что он мне деньги недоплатил! Пожалуйста, всего один доллар минута.

Я несколько обомлел от этой цифры, но делать было нечего, и я, вздохнув, положил на стойку пять долларов и набрал свой номер. Голос мамы был совсем близко, но я уже не мог выйти из аэропорта, сесть на автобус, идущий к Речному вокзалу, и через час оказаться дома…

Через несколько часов я уже был в Амстердаме, смешавшись с разноязычной толпой, и вскоре приземлился в аэропорту имени Бен-Гуриона в Тель-Авиве. Теплый летний ночной воздух, пропитанный влажным ароматом пальм и цветов, ударил в лицо, как когда-то, когда мы впервые сошли по трапу на эту землю.

Автобус подвез пассажиров к стеклянным дверям аэропорта. Картина, которую я увидел, совершенно не укладывалась в привычные рамки. Я не мог поверить своим глазам. У узких будочек, в которых сидели смуглые девушки, ставящие в паспортах штампы, дающие разрешение на въезд в Израиль, плескалась огромная русская толпа, казалось, перенесенная сюда высшей волей прямо из волжских степей.