Первая мировая война - Гилберт Мартин - Страница 102

Леди Д’Абернон побывала на эвакуационном пункте. «Кровати слишком узкие, – писала она, – накрытые поверх грязной простыни только одним, самым грубым одеялом. Офицерская палатка отличалась лишь тем, что одеяла здесь были не белые, а цветные, но ничем не лучше солдатских. Никакой другой разницы я не заметила, тем не менее за этим внимательно следили. Офицеры оказались очень молодыми, даже юными. Раненных в живот, грудь, глаз или страдающих газовой гангреной перевязывали в разных палатках. Отдельные палатки предназначались для бошей. Один из них лежал на носилках, повернувшись лицом к стене. В отличие от остальных он ни с кем не разговаривал и даже не обернулся, когда мы проходили мимо. Таким жалким и одиноким он и остался в моей памяти».

12 октября на Сомме солдаты с Ньюфаундленда вели бой в Гедекуре. Британцы испытывали тактику подвижного заградительного огня: артиллерия создавала перед противником сплошную огневую завесу, уничтожая проволочные заграждения и оглушая немецких солдат до подхода британской пехоты. Из-за недолетов снарядов или слишком быстрого продвижения погибали несколько из каждых десяти пехотинцев. Для ньюфаундлендца ефрейтора Реймонда Гудиера это был первый бой. Казалось, он просто споткнулся на ходу и вот-вот упадет, капитан повернулся, чтобы помочь ему, и увидел, что осколок снаряда ранил его ниже пояса. Дэвид Макфарлейн, историк семьи Гудиера, писал: «Под шлемом на его почерневшем лице мелькнуло недоумение. Он явно не понимал, что произошло. Ниже пояса виднелась разверстая рана, словно от удара топором».

Даже с наступлением зимы генералы пытались нащупать золотую середину между тем, что следовало сделать, и тем, что оказывалось возможным. «Непогода мешала нам продвигаться, – 14 октября записал в дневнике генерал Роулинсон. – Это давало бошам передышку. Их артиллерия лучше нашей, пехота сражается более стойко, и тем не менее поток дезертиров не иссякает. И чем сильнее наш артиллерийский огонь, тем больше будет немецких пленных и дезертиров. По-моему, зимой нам лучше не лезть на рожон, но в следующем году не ослаблять натиск». Через неделю британцы на Сомме взяли в плен тысячу немцев.

24 октября французы впервые добились значительного успеха под Верденом, отбив форт Дуомон и взяв в плен 6000 немецких солдат. Итальянцы провели восьмое сражение на реке Соча, захватив в плен более 5000 австрийцев и вернув северные склоны горы Пасубио. Русское наступление выдохлось уже к концу октября, когда 200 тысяч рабочих по всей стране участвовали в забастовках, число которых превысило 177. Сама способность России вести войну уже в октябре оказалась под сомнением, о чем генерал Алексеев предупредил царя, сообщив, что резервных войск хватит не больше чем на пять месяцев. В конце месяца Главная военно-цензурная комиссия доложила, что солдаты поговаривают: «После войны мы поквитаемся с внутренним врагом»?[149].

В Австрии благодаря сатирической газете Карла Крауса Fackel антивоенные настроения распространялись даже среди солдат. Друг Витгенштейна Пауль Энгельманн, внесший свой вклад в развитие газеты, находился в Оломоуце, поправляясь после болезни. Лежа в постели, он увидел, что чешских солдат ведут на службу в церковь Святого Маврикия напротив его дома, как всегда перед отправкой на фронт. Энгельманн пошел в церковь и во имя всего святого попросил солдат не идти на войну. Как говорят историки, «он, конечно, говорил по-немецки, и скорее всего солдаты его не поняли. Старший офицер ограничился тем, что вежливо попросил Энгельманна уйти. Тот с легким сердцем вернулся в постель»?[150].

Витгенштейн навестил Энгельманна в Оломоуце и откровенно поделился с ним своими невеселыми соображениями по поводу военных перспектив Австро-Венгрии. Впрочем, это не помешало ему пожертвовать австрийской казне миллион крон, собственный доход за три года, на приобретение 12-дюймовой гаубицы – одного из самых эффективных австрийских артиллерийских орудий. Не меньший патриотизм проявил молодой русский кавалерист Георгий Константинович Жуков, награжденный Георгиевским крестом за взятие в плен на румынском фронте немецкого офицера. В том же октябре во время разведывательного дозора взрывом мины его сбило с лошади, после чего у него нарушился слух. Его отправили в больницу в Харьков; позже он вспоминал, как обрадовался, когда его взяли в полк, участвующий в боевых действиях?[151].

3 ноября на Итальянском фронте глубокая жидкая грязь вынудила через три дня прекратить девятую битву на Изонцо. За три дня в плен попало 9000 австрийцев, но восполнить эти потери с помощью нового набора не составило труда.

На Восточном фронте нехватка военных ресурсов лишала русские войска всякой надежды на успех. «Горькая правда в том, – писал 5 ноября в дневнике полковник Нокс, – что бросать русских в бой с немцами без поддержки с воздуха, более мощного оружия и боеприпасов, как и навыков их применения, – то же самое, что послать их на бойню». Генерал-квартирмейстер Духонин сообщил, что за прошедшие пять месяцев Россия «потеряла, пожалуй, уже больше миллиона убитыми и ранеными».

Все два года и три месяца войны шли ожесточенные, но по сути безрезультатные бои. Уверенность Центральных держав в том, что они добьются перелома в войне или даже сломят вражескую волю к победе, разбилась о стойкость британцев и французов на Западном фронте, о Брусиловский прорыв на востоке и упорство итальянцев в горах. Кайзер пришел к выводу, что необходим новый, если не гениальный, то хотя бы грамотный политический ход: склонить поляков на свою сторону, убедив их в том, что их национальные устремления совпадают с немецкими. У Людендорфа уже было готово предложение. «Мы создадим великое польское герцогство с польской армией под командованием немецких офицеров, – писал он тем летом министру иностранных дел фон Ягову. – Такая армия рано или поздно появится, и сейчас она пришлась бы весьма кстати.

К ноябрю 1916 г., играя на национальных чувствах поляков в занятых Германией польских губерниях Российской империи, немцам удалось заполучить нового союзника. Польские губернии начали сдерживать продвижение русских войск, позволяя Германии сосредоточиться на Западном фронте. 5 ноября при поддержке Германии было провозглашено Королевство Польское со столицей в Варшаве. Поляки, чувствуя готовность Германии к уступкам, потребовали предоставить им политическую власть и право командовать своей армией. «Не будет правительства, не будет и армии», – резко, но прагматично заявил Юзеф Пилсудский. Когда немцы ему отказали, Пилсудский приказал своей 10-тысячной бригаде не подчиняться Людендорфу.

Решение кайзера и Людендорфа о создании Королевства Польского принесло интересам Германии гораздо больше вреда, чем пользы, зато позволило канцлеру Бетман-Гольвегу рассматривать вероятность сепаратного мира с Россией. Какими бы ни были ее международные договоренности, не приходилось сомневаться, что царь никогда не допустит независимого польского королевства, слепленного из западных губерний России. Неофициальные секретные переговоры о русско-германском перемирии, прошедшие в Стокгольме между немецким предпринимателем Гуго Стиннесом и товарищем председателя IV Государственной думы А. Д. Протопоповым, не имели продолжения. Провал переговоров был выгоден лишь Ленину, находившемуся в эмиграции в Швейцарии и обеспокоенному тем, что заключение мира между Россией и Германией помешает началу революции в России.

К началу зимы 1916 г. все надежды на перемирие рухнули. Напрасно более 5000 гражданских лиц в лагере Рулебен тешили себя надеждой на скорое освобождение. После того как британское и германское правительства согласились на обмен гражданских заключенных старше сорока пяти лет, те, кто не достиг этого возраста, поняли, что для них заключение кончится нескоро. Израель Коген, один из тех, кому удалось вернуться на родину, 6 ноября написал в предисловии к первой опубликованной истории лагеря: «За кирпичными стенами и заграждениями из колючей проволоки лагеря Рулебен тайно и неспешно творится нечто ужасное, о чем знают только те, с кем это происходит: здесь держат людей, оторванных от семьи, вырванных из жизни. Изо дня в день их терзают мысли о том, сколько еще им придется терпеть, а физические и моральные муки лишают их воли».