Книга откровений - Томсон Руперт - Страница 14

Она дотронулась до его левой щиколотки, провела рукой вдоль стопы до кончиков пальцев.

- Нога танцовщика… - ее рука задержалась на мозолях и деформированных суставах. - Хорошо, когда дело человека оставляет следы у него на теле, - сказала она. - Например, руки садовника… - она дотронулась до белого шрама на его щиколотке. - Отчего это?

- Солевая шпора, - ответил он. - Соль откладывается на костях, и образуются шпоры. Мне пришлось делать операцию, вырезать ее. Это обычное дело у танцовщиков.

Она вздох1гула.

- Я не собираюсь причинять тебе никакого вреда. - В прорезях капюшона блеснули ее глаза.

Он хотел поговорить с ней, поддержать нормальный разговор, но не знал, как начать.

- Если не возражаешь, мне хотелось бы полежать рядом с тобой.

- Конечно, не возражаю, - он постарался придать голосу мягкость.

- Мне нужно раздеться, - сказала она.

Она откинула с ног края плаща, и он увидел черные рабочие ботинки с обшарпанными носами и изношенной подошвой. Она начала развязывать шнурки на ботинках, мурлыча себе под нос что-то совсем без мелодии. Он уже знал, что это признак нервозности. Не желая смущать ее, он отвернулся, подумав, что предвидел такую обувь, удачно совпадающую с образом, который у него сложился - упрямой и не нужной никому женщины.

- Мое тело тебя не возбуждает, - сказала она.

Он повернулся к ней. У нее были тяжелые, рыхлые бедра, довольно большой, складчатый живот, крепкие, круглые плечи пловчихи - хотя он не мог представить ее плавающей, - и неожиданно изящная грудь, которая, казалось, принадлежала другой женщине. Ее тело совместило все тона и виды фактуры, свойственные человеческому телу. Наверное, такое тело понравилось бы художнику.

- Это ничего, - сказала она. - Мне ничего не нужно. - Она помолчала. - Я - не как они.

Он ждал, что она пояснит свои слова. Но она стояла молча, глубоко погрузившись в свои мысли. Вдруг он понял, что должен сказать:

- Это была ты той ночью, да?

Она застила, не шевелясь, так что он мог видеть, как у нее от дыхания вздымается грудь.

- Несколько дней тому назад я проснулся, а возле меня кто-то лежал. Это была ты, - сказал он, стараясь, чтобы голос был мягким.

Она пристроилась рядом с ним и, повернувшись на бок, положила голову ему на плечо и закинула левую ногу на его бедро. Он посмотрел на ее руку, покоящуюся на его груди, на короткие бледные пальцы, охватывающие его ребра. Он мог даже чувствовать телом стук ее сердца - оно у нее билось, как у маленького зверька.

- Я должна тебя предупредить, - сказала она.

- Предупредить? О чем?

- Они кое-что задумали.

- Что же?

- Такое, что трудно себе даже представить.

- Они сердиты на меня…

- Возможно. Но вообще - все из-за того, что ты находишься здесь. Просто потому, что ты здесь.

- Ты можешь поговорить с ними?

- Поговорить?

- Останови их.

- Не думаю, что получится.

- Пожалуйста.

Она приподняла голову и коснулась пальцами его губ, показывая этим жестом, что просить бесполезно. Ее пальцы пахли луком и воском.

Теперь он лежал тихо, ощущая тяжесть ее тела.

- Это я на тебя кричал, - снова заговорил он через некоторое время.

-Да.

- Извини меня за крик. Ты и представить себе не можешь, каково мне приходится.

- Ты напугал меня.

- Прости.

Он слушал, как по стеклу люка барабанит дождь, думал о людях, спешащих домой на велосипедах, наклонив головы; трамвайные рельсы блестят от дождя… Он представил себе, как облокачивается на черные перила и смотрит на воду канала. Вода кажется шершавой, исколотой каплями дождя, как доска, утыканная гвоздями.

Они кое-что задумали.

Когда он проснулся, Мод уже не было. На его теле остался запах лука и воска, он проникал в ноздри, исходя от тех мест, которых касались ее руки.

Той ночью его сны были наполнены жуткой тревогой. Ему больше не снились живописные пейзажи, только голые стены белой комнаты, только окно люка с квадратом пустого неба. Он видел себя подвешенным вниз головой в сложной сети паутины, состоящей из веревок и блоков. Его спеленутое тело медленно вращалось, как мясная туша на крюке, кровь приливала к затекшим членам, заполняя впадины и пустоты в глазницах. В комнате он был не один - возле двери, в тени, стояла обнаженная женщина, на ее голове был черный колпак. От этого казалось, что у нее совсем нет головы. Получалось, что в комнате стоит безголовое тело, и это тело шепчет: «Прекрасен, так прекрасен…»

Потом он опять проснулся и никак не мог понять, есть ли на самом деле кто-нибудь в комнате, в темных углах, из которых ему слышалось шипение и жужжание, как будто производимое тысячей приглушенных голосов, звучащих одновременно. Он оглядывал свое тело, лежащее как на жертвенном камне, и уже не мог отделить сон от яви. Ужаснее всего было то, что он не знал, что хуже…

В какой-то степени бодрствовать было легче. Он мог по крайней мере контролировать ситуацию. В состоянии бодрствования он мог напрячь свое воображение и перенестись в прошлое, в свое единственное убежище, но поддерживать такое состояние было трудно и, в конце концов, не имело смысла. Как только образы, вызванные из прошлого, начинали расплываться, проявлялась эта комната, как проступает кожа тела под мокрой тканью. Комната всплывала безжалостно белой, но никогда не бесстрастной, как можно было ожидать из-за всех этих колец, цепей и болтов - оборудования, созданного изощренным и извращенным сознанием. Крюки и полозья. Стиральная машина. Матово-черный резиновый коврик. Во всем этом чувствовались бесстрастие, привычная жестокость - предсказуемая, неизменная, без намека на раскаяние. Комната была здесь всегда.

И вот он настал, день его пытки.

Он, как всегда, лежал на полу, когда открылась дверь и в комнату одна за другой проскользнули женщины. Все три были обнаженными, с красными колпаками, целиком прикрывавшими головы. Они выглядели как кардиналы некоего тайного, запретного ордена. У него по коже пробежали мурашки. Он чувствовал, что в женщинах явно произошла перемена, как будто, сбросив одежды, они отбросили в сторону все нормы, правила и запреты. Теперь они были способны на поистине чудовищные поступки.

В этот момент выглянуло солнце. Поток света, проникший через люк до самого пола, был так насыщен цветом, такой густой и золотистый, что, казалось, это большая колонна, под которой стояли женщины, неожиданно накрытые ее тенью. Когда они двинулись к нему, проходя через солнечный столб, создалось странно нереальное впечатление, что это привидения проходят сквозь стену. Как будто нарушилась материальность мира. И тут он понял, что женщины готовы на все.

Мод несла продолговатый металлический ящик, а у Астрид в руке была отвертка. На какое-то мгновение он приободрился. Они просто хотят подправить его наручники, что-нибудь подкрутить. Позже он вспоминал эту пришедшую ему в голову мысль с мрачной усмешкой. Или это еще одно наказание? Они ничем таким ему не угрожали. Не может быть. Просто у них снова разыгралось воображение и они придумали что-то новенькое. Никаких обид, ничего личного. Что там говорила Мод?

«Просто потому, что ты здесь».

Они окружили его, колпаки отбрасывали алую тень на бледную кожу. Он переводит взгляд с бирюзовой вены, извивавшейся по ноге Мод и уходившей в пах, на шрам, похожий на отпечаток монеты, на бедре Астрид, и, наконец, на темно-рыжие волоски на лобке у Гертруд. Остановился его взгляд на металлическом ящике, который Мод поставила на пол возле него. Он когда-то видел нечто подобное у своего деда, самодеятельного актера, у него был такой ящик, в котором он хранил театральный грим - подводку для глаз, тени, румяна… Но зачем Мод принесла это сюда?

- Это будет больно, - сказала Гертруд У него сжалось горло.

- Что ты имеешь в виду? Что вы собираетесь делать?

- Лучше мы не будем тебе говорить. Она взялась за его трусы и стянула их вниз до щиколоток.

- Нет! - вдруг вырвалось у него. В тишине его голос прозвучал почти резко и странным образом смодулировал голос его отца.