Встань и иди - Базен Эрве - Страница 19

Люк сопит. Ветер усиливается. Я выбрасываю вперед костыли и живо переношу ноги.

— А теперь на улицу Пиренеев!

— Нет, — возражает Люк. — Я сообразил позвонить. Паскаль на церковном совете. Вернемся домой.

Кажется, он становится предприимчивым. Он уже позволяет себе вносить коррективы в мои планы. Постараемся радоваться этому и не чувствовать себя задетой тем, что он проявил некоторую инициативу. Постараемся. Я останавливаюсь и ворчу:

— Пропадает целая неделя! Потом, глядя на тротуар:

— Чего ото ты сейчас удрал? Миландр отвечает вопросом:

— Ты отпустила ему грехи?

12

Суп булькает и приподнимает крышку кастрюли; потом крышка снова падает и позвякивает. Клод пускает электрический поезд — подарок Матильды. Я кручу ручку ротатора, не обращая внимания на распухшее плечо. Тетя печатает на полной скорости.

— Я уже не слышу себя, — говорит она. Пытаясь заглушить шум шумом, она на секунду отрывается от машинки, протягивает руку и включает радиоприемник, который начинает плеваться фактами сегодняшней истории: «В нашем выпуске: войска Мао Цзэдуна в ближайшее время возьмут Циндао. Работа на угольных шахтах возобновляется. В советском секторе создан новый орган городского самоуправления…» Щелчок. Матильда ищет спасения на длинных волнах: «Если вы плохо себя чувствуете, примите…» Опять щелчок. Короткие волны. Обрывок фразы по-английски, свист, морзянка, обрывок фразы на неизвестно каком языке, и, наконец, голос Тино Росси: «Несмотря на клятвы…» Упав духом, Матильда снова принимается печатать — метроном в ритме четыре восьмых. И вдруг звонок. Я кричу:

— Сиди! Наверное, это Катрин. Помни, что я тебе сказала.

— Эта девица! У нас в доме! Ну иди же, открывай, — с отвращением бормочет Матильда.

Плотно закрыв дверь в «первозданный хаос», я отворяю входную. Это и в самом деле Катрин, наносящая мне первый визит. Она обещала прийти в четыре часа и теперь извиняется стандартными фразами, отчего певучий голос, детский наклон головы и частое мигание длинных ресниц теряют свою прелесть.

— Наконец-то мне удалось вырваться. Не без труда. Сенбуа пришли играть в бридж.

Она исподтишка бросает вокруг любопытствующие взгляды, острые, как булавочные уколы. Но в прихожей больше ничего не увидишь, кроме вешалки в стиле Генриха II (с которой я сняла верхнюю часть — небольшие колонны) и меня, — я стараюсь стоять прямо, не сгибая спины, так же вертикально, как и мои костыли. Впрочем, я спешу распахнуть дверь в свою комнату. Точный расчет. Катрин сразу умолкает.

— Вы живете в этой…

Сделаем над собой маленькое усилие. Катрин — женщина, и не очень деликатная.

— Да, в этой келье. Все, что стоит в комнате, отнимает место у меня. Я очень хорошо понимаю арабов, которые обходятся одной циновкой. Садитесь сюда, на кровать.

Катрин не испугана, лучше — она потрясена. На нее снизошла благодать. Добиться этого было не так-то легко. Дома, в своей среде, защищенная родными, довольством и изящными безделушками, она, конечно, нe дала бы волю чувствам. Но не позволим ей размышлять и подозревать, что я нищая. Разыграем всемогущество. Я ставлю костыли к стене, хватаюсь за спинку кровати и усаживаюсь рядом с Катрин.

— Вас по-прежнему интересует кино, Кати? Кажется, я нашла то, о чем вы меня просили.

— То, о чем я вас просила? — удивленно переспрашивает Кати.

В самом деле, она меня ни о чем не просила. Она только поделилась со мной своей неопределенной мечтой. Стоит ей проявить активность, и она без всякой протекции, при единственной рекомендации — красивой внешности — за одни сутки, несомненно, заинтересует с полдюжины продюсеров. Но Катрин из тех людей, которые ничего не добиваются, так как никогда не идут дальше мечтаний. Легкий толчок — вот все, чем она будет мне обязана (правда, чтобы всем раздавать такие легкие толчки, нужна мощь Геркулеса). Я запускаю руку под подушку. Небольшая инсценировка. Раз письмо спрятано в такое место, значит, я принимаю судьбу дочери сборщика налогов близко к сердцу. Письмо, под которым расплющилась подпись Нуйи, написано совершенно в духе этого малого:

«Вчера вечером видел the right man in the right place[11] Видел также Гольдштейна, но он, к сожалению, уезжает в Ниццу. Через месяц, когда он вернется, пошли к нему свою Катрин (VI округ, улица Кребийон, 2). Все это без правительственной гарантии. Жму лапу. Серж.

P.S. Без длинных рассуждений — я согласен. Я давно уже ищу солидный job.[12] Можешь рассказывать об этом всем вокруг. Но похоже, что ты мало с кем общаешься».

Разумеется, письма я не показываю и ограничиваюсь тем, что читаю начало первого абзаца.

— Вам повезло. Гольдштейн примет вас сразу по приезде.

— Гольдштейн? Это продюсер? Поскольку я совершенно не знаю, кто такой Гольдштейн, лучше будет пропустить вопрос мимо ушей.

— Если будет надо, я пойду с вами.

— Господи боже! — восклицает Катрин, настолько потрясенная, что забывает обрадоваться. Тем не менее она добавляет сладким голосом:

— Спасибо, милая Станс. Мы пойдем вместе. Превосходно. Вежливость мешает ей взять эти слова обратно (нет лучшего средства принуждения, чем вежливость). Нечего удивляться тому, что она не пришла в восторг. Несомненно, она, подобно многим другим, отдавалась мечте, как любви, тайком и желая, чтобы ничего не произошло. А вот теперь она попалась. Но это только пролог. Продолжим представление. Я поднимаюсь и тащусь к двери, за которой все еще бушуют радио, пишущая машинка и электрический поезд. Приоткроем ее: достаточно широко, чтобы пропустить кого-нибудь, но не так широко, чтобы позволить Катрин любоваться «первозданным хаосом».

— Клод!

Сцена вторая. Лишь бы все прошло благополучно! Матильда помогает малышу пройти в полуоткрытую дверь. Я принимаю его, схватив за закатанный ворот свитера.

— У меня не было случая познакомить вас с больным мальчиком, моим питомцем.

Осторожно — румянец! Я отворачиваю лицо. Я заливаюсь краской, настолько все это отвратительно и отдает мелким тщеславием дамы-патронессы. Я заслуживала бы того, чтобы она бросила мне в лицо: «Другие подбирают паршивых животных. Вы заложили основу своей живодерни!» Но я знала, с кем имею дело. И не ошиблась: Катрин как-то осела. Значит, цель достигнута — она растрогана.

— Вы… — бормочет девушка, опуская свои ресницы, длинные, как у мадонны.

К счастью, эпитета не последовало. Не люблю комплиментов: большей частью они созревают на скверной почве — пристыженного недоверия, изумленного бессилия или удовлетворенной властности. Это было бы совершенно невыносимо, судя по лицу Катрин, которая раскачивается, словно кадило. Еще немного — и на меня набросят ореол, как кольцо на бутылку. Она удивлена? Хорошо. Это и требовалось. Довольно. Оставаясь у самой двери для удобства проведения операции, я опираюсь «на четыре точки». Отставив ноги назад, выбросив крепко зажатые под мышками костыли вперед, я могу располагать своими руками. Одной я поддерживаю Клода, а другой глажу его по голове. Этот акробатический номер высшего класса я не могу показывать бесконечно. Передав ребенка Матильде, я поворачиваюсь к Катрин, чтобы вздохнуть.

— Я уверена, что вы-то меня поняли.

Это весьма грубая приманка. Нуйи подавился бы. Но для такой девицы нет необходимости отрезать кусок потоньше — ее открытый рот заглатывает его целиком. У нее, как у всякой грешницы, большой аппетит на заслуги других. Ты проголодался, тюлененок? Лови… Я бросаю тебе свою рыбу.

Представление длится час. Сначала в выспреннем стиле. «Вы из тех, кто…», «Мы из тех, кто…» Те Deum,[13] чтобы ознаменовать нашу встречу. «Потому что я была страшно одинока…» Следующий куплет «И пусть говорят разные дураки, будто я без предрассудков, я прекрасно знаю, как поступать». Пауза. «Ах, милая Кати, мне очень нужна помощь. Но вы так заняты, что я не решаюсь вас просить…»