Анатомия одного развода - Базен Эрве - Страница 15

— Как вы предполагаете устроиться? — спрашивает сестру брат. — Здесь слишком тесно, чтобы принимать детей твоего супруга.

Одиль осторожно поглядывает на своего супруга, щедро выданного ей раньше срока.

— Будут некоторые трудности, — сдержанно соглашается она.

И в молчании есть своя сила. Из-за трудностей, тщательно проанализированных, Алина не меньше трех лет оттягивала расторжение брака. Пасхальная неделя рождала одну такую проблему, не слишком сложную, но срочную, поэтому Луи, к собственному удивлению, вдруг вмешался в беседу.

— Сначала, — сказал он, — хотелось бы мне знать, что я буду делать с ними эти восемь дней? Взять отпуск на работе не могу. Рассчитывал без достаточных оснований на своих родителей, но они едут лечиться в Дакс. Единственный выход: воспользоваться их квартирой, призвать на помощь сестру отца — тетушку Ирму, чтобы она стряпала.

Пусть послушают! Пришли сюда этакие скромники, поджав губки. Пусть знают, с какими трудностями приходится сталкиваться ради прекрасных глаз их сестры.

А ведь трудности только начинаются! Нелегкое это дело — примирять требования двух кланов. А ведь скоро их будет три и даже четыре, если мадам вновь выйдет замуж. Какая была бы удивительная игра генов! Однако раз Луи тут, его балуют любезностью и пониманием.

— Если бы все было улажено, — говорит невестка, — то я бы вам предложила отправить детей вместе с Одилью к нам в Ля-Боль. Но, конечно, пока не…

Пауза. Разговор становится определеннее. Назовите дату, дорогой мсье, мы очень хотели бы привезти в Ля-Боль эту дату. Одиль растерянно мигает, она явно раздосадована настойчивостью своей родни. Покинул старую любовь, превратившуюся в простую обязанность, чтобы погрузиться в новую, и опять оказался в ловушке. Но если уже целых пять лет, триста шестьдесят пять дней в году любовное желание и радости плоти не угасают, значит, ты в том невыразимом состоянии, когда тебе без этой женщины труднее, чем наркоману без наркотиков, и не к чему обманывать себя, говоря: я человек конченый. Пусть приходится менять Ребюсто на Милоберов. Но гораздо важнее и другой обмен: вместо сорока двух — двадцать пять, вместо уксуса — мед, вместо увядшего стручка — душистый горошек. Луи склонился, чтобы лишний раз чмокнуть Одиль за ушком.

— Все будет улажено в июле, — сказал он.

Чемодан открыт. Вернувшись ночным поездом (конечно же, поездом, раз машины уже нет — кстати, если Луи успел записать ее на свое имя, теперь надо будет бдительно следить, чтобы при разделе имущества он возместил ей половину), Алина начала развешивать свои вещи в гардеробе. Она повесила голубое платье, взяла еще одну вешалку, вдруг передумала, оставила ее болтаться на металлической перекладине и повернулась к тумбочке, стоявшей у изголовья. Вот она, выписка из решения суда, которую принесли, когда Алины не было дома; это уведомление, адресованное Луи, но Алина внимательно перечитала его не меньше десяти раз. Три ценнейших листка!

Один напечатан на голубой бумаге — на бланке суда высшей инстанции департамента Сены; два других — белые; этот вот на бланке Первой палаты первой секции за номером 21168, с маркой в два франка пятьдесят сантимов и так же, как последний, с текстом на обеих сторонах. Восемьдесят восемь строк — Алина сосчитала. Четырнадцать «ввиду того, что», и в частности: «ОСНОВНОЕ ТРЕБОВАНИЕ МУЖА: Ввиду того, что Давермель возбудил против своей жены дело о разводе; ввиду того, что мадам Давермель возбудила с той же целью встречный иск; ввиду того, что согласно заключению судебной инстанции от 18 февраля 1966 года Давермель заявляет, что не смог собрать необходимые свидетельства и отказывается подтвердить доказательствами факты, изложенные им по пунктам…»

Отказался подтвердить доказательствами! Теперь он навсегда останется в роли обвинителя, взявшего свои слова обратно. Алина наклоняется, хватает свое серое платье, расправляет его на плечиках и продолжает читать: «ПО ЭТИМ ПРИЧИНАМ считаем, что иск Давермеля недостаточно обоснован…» Слышите вы, Четверка? Необоснован! Слушайте же продолжение: «Приняв встречный иск мадам Давермель, выносим решение о разводе супругов по ходатайству супруги и в ее пользу…»

Алина повесила в шкаф шаль из ангорской шерсти. Но самое главное в конце, после слишком великодушных по отношению к виновнику развода оговорок о том, кому поручается воспитывать и опекать детей, и о праве отца на встречи с ними. Именно так он и назван — «виновник». Так его определяет закон, таков и глагол, употребленный для разъяснения его обязанностей: «Приговорить Давермеля к уплате алиментов в пользу жены. Приговорить Давермеля к уплате всех судебных издержек». Конечно, известно, что все суды, даже гражданские, других формулировок не употребляют, что в этих учреждениях никому не приходит на ум применить менее убийственные глаголы вроде: принудить, обязать, потребовать. Ну, это просто великолепно: Луи — приговорен. Слушайте дальше: «Вследствие вышесказанного Французская Республика требует и приказывает всем судебным исполнителям привести в исполнение вышеизложенное и учредить за его выполнением прокурорский надзор, а представителям власти оказывать поддержку». Что, непонятно разве: законодательные органы хотят, чтобы все были извещены о решении суда, и оно должно стать публичным достоянием. Алина укладывает чулки — на двух спустились петли. «Вследствие чего…» Надо бы этот приговор оставить в гостиной на столе, чтобы о нем узнали все, чтобы каждый гость, если Алина отвернется, заглянул в эту бумагу.

Раздался звонок, и Алина, побежав было вниз, вернулась и бросилась к окну, выходящему на улицу. Это пришли гости на традиционный пасхальный ужин: яйца в майонезе, баранья ножка, маринованная стручковая фасоль, присланная из Шазе, пирог с консервированными сливами, тоже оттуда. Есть и некоторый запас на случай, если явится кто-то неприглашенный. Сестра Анетта, которая по субботам, дважды в месяц, ночует у Жинетты, сопровождает семейство Фиу, а вон и сыновья, Артюр и Арман, уже на добрую голову выше своего папаши-коротышки. Алина стучит по стеклу, это условный сигнал: а ну-ка, девочки, поднимайтесь наверх! Мальчики ушли к ее сыновьям, в комнату внизу. Сам Анри Фиу, у которого своего садика нет, счел, что грядки Алины заброшены, возмутился, бросился за тяпкой и, как отличный помощник бухгалтера, посеял морковь и горох аккуратными рядами, напоминавшими колонки цифр в ведомостях. Хоть это сделано — и то хорошо.

Лестница уже поскрипывала под каблучками-гвоздиками. Комната заполнилась гостями. Поцелуи в обе щеки. На линолеуме, испещренном маленькими вмятинками, подпрыгивают тощая Анетта и пухлая Жинетта — впрочем, довольно похожие, а Луи даже как-то заметил, что если слегка накачать тощую, то ее совершенно не отличить от толстой. Радостно подпрыгивает и Агата, выскочившая из ванной, дабы принять участие в диспуте о бюстгалтерах. Не хватает только Розы. Но Роза в этих праздниках обычно не принимает участия.

— Ну как, ты хочешь лишить его встречи с детьми? Не боишься неприятностей? — спрашивает очень возбужденная Жинетта.

Если есть на свете образец телефонного симбиоза, то это, конечно, Алина и ее сестры, а также подруги, которые звонят из конторы, из кафе, из автомата или из дому, чтобы в любое время быть в курсе событий семейной хроники и распространять ее дальше. Алина, вернувшись домой, позвонила только Эмме, чтоб узнать ее мнение. Однако новость мгновенно разнеслась. Сестер не приходилось убеждать: они все были заодно, им не требовалось обсуждать детали, чтобы признать правоту сестры. Агата внимательно прислушивалась: пристрастная защита ободряет. Алина же пустилась в объяснения:

— У Леона самая настоящая ангина, у Ги тоже небольшая краснота в горле. На сей раз весьма кстати. Во всяком случае, надо попробовать. Моя маленькая Агата и сама вам скажет, что с нее хватит! Ведь всю неделю дети заняты. Прежде воскресенье было в их распоряжении, делали что хотели. Теперь же каждое второе воскресенье по решению суда принадлежит их отцу. Нравится им это или нет, он их все равно увозит. А вот сегодня «его» воскресенье совпадает с пасхой и еще с днем рождения Агаты. Я просила Луи оставить дома всю Четверку еще на денек и приехать за ними на следующий день… И разговаривать не стал! Даже кричал: он, видите ли, глубоко сожалеет, что уступил мне рождество и что я пользуюсь любым случаем, лишь бы урезать его в законных правах.