Акула - Кивинов Андрей Владимирович - Страница 12

– Дернули?

Во дворе РУВД он остановился и показал на белый «ниссан-алмера»:

– Это сиволаповская тачка?

– Записана на его сына. Хочешь взорвать?

– Зачем же портить хорошую вещь? Погоди, – Андрей придержал шагнувшего к крыльцу Волгина за локоть. – Давай курнем на свежем воздухе. Я манией преследования пока что не страдаю и не думаю, что там… – он указал на окно кабинета, – …понатыкали микрофонов, но здесь мне как-то спокойнее.

Акулов встал ближе к Волгину, размяв и продув папиросу, зажал мундштук зубами, но прикуривать не стал, сунул руки в карманы и тут же вытащил, откинул полы куртки чуть назад и зацепился большими пальцами за ремень.

– Могу представить, какие слухи обо мне тут ходили. Коль уж нам работать вместе, не хочу, чтоб оставались недоговоренности. Во-первых, меня действительно подставили. Если конкретно – Сиволапов Иван Тимофеевич… чтоб он сдох! Он крутил аферы с квартирами гопников, а я ему случайно помешал. Во-вторых, мстить ему я не собираюсь. По крайней мере, пока. Если отколошматили, то надо уползать в свой угол и зализывать раны, а не бросаться под колотуху, с которой не можешь совладать. В будущем обязательно появится шанс ответить, но его нужно ждать. У меня хватает других проблем, в том числе и личных, которые я не могу оставить нерешенными ради сомнительного удовольствия поквитаться с Ванькой-вором. Вот решу их – тогда и посмотрим, прикинем хрен к носу… В любом случае, я тебя заранее предупрежу.

7. «Терпила»

В кабинете Акулов долго не просидел.

– Знаешь, навряд ли я рожу сейчас какие-то гениальные мысли. А внедряться ты не хочешь. Пойду, поброжу по окрестностям, осмотрюсь – как никак, это моя бывшая «земля». Может, встречу кого знакомого, морду набью. Или мне набьют.

Волгин задумчиво посмотрел вслед ушедшему Андрею. В принципе он предполагал, что напарник станет играть по своему сценарию. Говорит, что отказался от мести? Может, и так; но скорее всего, просто темнит, не хочет быть до конца откровенным. Он и раньше не страдал от этого качества, а уж после отсидки оно могло только усугубиться. .

Акулов перешел Горьковскую и, не спеша, двинулся по тропинке через пустырь. В местах происшествий останавливался, прикидывая, как бы действовал сам на месте преступника… Или преступников? Что-то мешало ему поверить, что все четыре трупа – дело рук одного человека или одной группы. Было какое-то звено, выпадавшее из общей картины. Волгин, похоже, этого вообще не заметил;

Акулов смутно чувствовал, что чего-то в логической цепочке не хватает, но чего именно – сформулировать не сумел бы.

Оказавшись на Чкаловской, Андрей свернул к пресловутым ларькам. Четыре из них работали, один, стоявший в некотором отдалении, чернел обгоревшими стенами и отражал солнце осколками разбитых стекол. Позади него, на ящиках и украденной где-то парковой скамейке, устроились шестеро. Опухшие лица, затрапезная одежонка, грязь, въевшаяся во все поры тела. Взгляды покорны и обманчивы, что можно оценить, столкнувшись с такой компанией поздним вечером в укромном месте – хотя, в целом, бомжи не склонны к насильственным преступлениям, разве что в своем кругу. На всю толпу было две бутылки портвейна и пакет с гнилыми помидорами.

На Акулова поднялось три пары глаз, чуть позже еще двое повернули головы в его сторону. Он стоял, прислонившись к дереву, и внимательно их разглядывал. Возражений это не вызывало, хотя было заметно, что его внимание им неприятно. Скорее всего, опознали; нет, не опознали – почувствовали в нем мента и ждали неприятностей. Особых грехов за собой бомжи не ощущали, надеялись, что в кутузку никого из них не потащат, но привыкли к тому, что хорошее от «внутренних органов» их касте перепадает крайне редко, а потому готовы были ко всему.

Один, долговязый, неопределенного возраста, с торчащими из-под синей бейсболки засаленными лохмами песочного цвета, старательно отворачивался. Взял бутылку, стал колупать ногтем этикетку, и было видно, что руки у него сильно трясутся.

Акулов подошел ближе.

– Новицкий? – возглас вырвался непроизвольно, слишком неожиданной была встреча со своим пропавшим «терпилой» [5].

Наркоман вскочил с ящика, запустил в оперативника бутылкой и ломанулся через пустырь.

От бутылки Андрей легко уклонился, но портвейном обрызгало плечо и рукав новенькой куртки.

– Ну, падла…

Обновка была куплена сестрой. Акулов всегда трепетно относился к подаркам женщин, и это обошлось Новицкому в несколько лишних ударов, когда Андрей его догнал.

Сбитый подсечкой на землю, наркоман закрыл лицо ладонями и подтянул колени к животу, но это его не спасло. Закатив глаза, он изобразил потерю сознание, и Акулов, плюнув, сел рядом, на теплый травянистый холмик. Несколько раз сильно выдохнул, помассировал грудь:

– Ты что ж, мудила, так гоняешь? Я, знаешь, сколько не тренировался? По твоей, кстати, милости…

( Как ни странно, лютой ненависти к человеку, который засадил его за решетку, Андрей не испытывал, давно понял, что наркоман – лишь оружие в чужих руках. Откажись Новицкий писать на onepa заяву – сыскали бы другого, посговорчивей. Ненависти не было, но она нужна была для дела, и, когда Новицкий приоткрыл глаза, Акулов сделал страшное лицо:

– Копай себе могилу, поганец…

Погоня закончилась в небольшой ложбинке, так что ни с дороги, ни с тропинки их никто не видел, — и Новицкий воспринял угрозу реально. Реакция его была неожиданной. Рубаху на груди он не рвал, но ответил с неожиданной твердостью, даже приподнялся на одном локте, грудью навстречу опасности:

– Ну и х… с тобой, ментяра поганый! Думаешь, страшно? Хватит, отбоялся уже! Нечего мне теперь бояться, так что делай, что хочешь. Убьешь? Да и убивай, один хер, это не жизнь.

– Можно подумать, раньше ты жил, – возразил Акулов, немного сбитый с толку.

– А что ты о ней знаешь? Как мог, так и крутился. Бывало, воровал, ширялся, бабу свою метелил – так Господу любая тварь нужна. Да и отсидел я за свои грехи. Не то, что последний раз…

– Экий ты стал правоверный! Бога поминаешь… А что последний раз?

– А то не знаешь!

– Слышь, урод, бычить заканчивай. Если забыл – легко напомню, как я по твоему доносу почти два года за решеткой куковал. Дверь, говоришь, выбил? Деньги требовал? Бабу твою трахнуть хотел?

–Хорошо, хоть не тебя, чмо вонючее! Если б про себя написал – больше бы поверили… Новицкий пыхтел и отводил взгляд.

– Ты почему на суд не явился? Что, совесть замучила? Достоевского, наверное, начитался!

Акулов достал «Беломор» и выругался. Каким-то образом во время беготни пачка разорвалась, часть папирос высыпалась из кармана, другие оказались раздавленными. Выбрав уцелевшую, Андрей закурил и продолжил говорить, сменив тон:

– Слушай, Олег, ведь мы давно друг друга знаем. Я тебя сколько раз сажал, два? Два. В девяносто четвертом, когда ты с машины колеса украл, и в девяносто шестом за наркотики. Я тебе что, «солому» в карман подбрасывал или, может, резину ту домой принес, не зная, на кого «глухарь» повесить? Да или нет?

– Нет.

– Правильно, все у нас по-честному было. Ты за свое отвечал. И я не лютовал, и на судах тебе срока выписывали небольшие. А жену твою, Ленку, я мог приземлить? Сам знаешь, что получилось бы – да, она успела «баян» [6] сбросить, но ведь оформить это можно было по-всякому…

–Так что ж с тобой случилось, Олег? Понимаю, если б я прессовал тебя по-настоящему, любой ценой посадить хотел или стучать на родственников заставлял – так не было же такого! Не хуже, чем к другим, к тебе относился, но именно ты выкобениваться стал да еще и дружков своих, свидетелей липовых, к делу подтянул. Не понимаю, Олег! Я что, в тебе так ошибался? Думал, хоть ты и наркоман, и вор, но что-то человеческое в себе сохранил. Оказывается, ты просто животное? Так, да? Ведь ты сам такую заяву родить не мог, диктовали тебе. Я даже знаю, кто. Но почему? На хрена тебе это было надо? Без меня что, стало лучше? :