Дикая ночь - Томпсон Джим - Страница 39

— Карл, я... я...

Она медленно подошла ко мне, опираясь на свой костыль.

— Я хочу поехать с тобой, Карл! Мне все равно, что бы ты ни... что бы там ни было, мне все равно! Я только хочу быть с тобой.

— Да, — сказал я. — Знаю. Ты всегда боялась, что я уеду, правда? Ты делала все, что могла, чтобы удержать меня здесь. Помогала мне с учебой, спала со мной... была на побегушках каждый раз, когда мне могло что-нибудь понадобиться. А сама ты не могла отсюда уехать, верно, Руфь? Ты боялась потерять работу.

— Возьми меня, Карл! Ты должен взять меня с собой!

Я еще не был уверен. Поэтому ответил:

— Ладно, собирайся, и поедем. А там посмотрим.

После этого я поднялся к себе в комнату.

Я упаковал два чемодана. Потом отвернул уголок ковра и вытащил оттуда копию записки, которую отослал шерифу.

Потому что, конечно, отослал ее я. Я собирался рассказать потом Руфи об этом втором экземпляре, сделанном под копирку, чтобы она могла предоставить доказательство и получить награду.

Мне было уже нечего терять. Я не мог помочь себе, поэтому пытался помочь ей. Человеку, который мог кончить так же, как я, если ему не помочь вовремя.

Минуту я колебался, вертя в руке листок бумаги. Но теперь в нем не было никакого смысла. Они упустили свой шанс поймать меня на месте преступления, когда я хотел убить Джейка, и я думал, что существует по крайней мере одна чертовски убедительная причина, по которой у них никогда не будет второго шанса.

Я так думал, но хотел в этом убедиться. Я сжег бумажку в пепельнице и прошел по коридору в комнату Джейка. Остановился у его кровати, глядя вниз. На него и на записку, написанную Руфью.

Это было глупо — никто бы не поверил, что Джейк хотел на нее напасть и она сделала это в порядке самозащиты. Но я мог понять ее замысел. Хотя он был обречен на провал. Руфь должна была сделать это быстро или не делать совсем. Если уж человек за это взялся, значит, он был глуп с самого начала, и нет ничего удивительного, что остальные его поступки тоже оказались глупыми.

Сама идея никуда не годилась. Боссу это не понравилось бы. И она от этого тоже ничего не выиграла. Разумеется, теперь она была намертво ко мне привязана — и это выглядело чем дальше, тем глупее. Извинения для Босса ничего не значат. Он выбирает вас за вашу глупость, можно даже сказать, он самделает вас глупцами. Но если уж вы прокололись, значит, вам не повезло. Получайте то, что Босс дает людям, которые провалили порученную им работу.

Все было кончено, и со мной тоже было кончено. Я мог только отпустить ее с миром, оставив ей ее надежды. По крайней мере, пока она еще способна надеяться...

Перед тем как выйти из комнаты, я бросил на Джейка последний взгляд. Руфи почти полностью перерезала ему горло одной из его собственных бритв. Конечно, она боялась — и того, что делает, и того, что не сможет этого сделать. Но страх только прибавлял ей силы. Это было похоже на то, что я сделал с Фруктовым Пирогом.

Глава 21

Я никогда не видел этого места, я видел только дорогу, которая туда вела, да и было это лишь один раз, много лет назад, когда писатель подкинул меня до поезда. Но я нашел его сразу. Вся обочина заросла высокими сорняками, и кое-где над дорогой висели виноградные лозы, перекинутые между голыми деревьями.

Дорога шла сначала вверх от Вермонтской автострады, потом снова спускалась вниз, и вы не видели ни дома, ни строений фермы, пока не оказывались рядом с ними, прямо на соседнем холме. Руфь несколько раз бросила на меня удивленный взгляд, но не стала задавать вопросов. Я завел машину в гараж и закрыл двери, и мы направились к дому.

К воротам была прибита дощечка. Она гласила:

"БЕРЕГИТЕСЬ ДИКИХ КОЗЛОВ!

«Тяжела дорога правонарушителя».

Внизу висела записка, напечатанная на машинке:

«Отбыл в неизвестном направлении. Адрес для пересылки сообщу, когда и если это будет возможно».

Дверь была открыта. Мы вошли.

Я осмотрел весь дом, главным образом в одиночку, потому что ступеньки лестницы были слишком крутыми и узкими и Руфь не могла подняться наверх. Я обходил комнату за комнатой, и его там, конечно, не было, там вообще никого не было, все было покрыто пылью, хотя сохранялся полный порядок. Комнаты были в порядке, кроме одной, совсем маленькой комнатушки на втором этаже. Впрочем, если не считать разбитой вдребезги пишущей машинки, даже в ней, можно сказать, был порядок.

Вся мебель была придвинута к стенам, и на книжных полках не было ничего, кроме обложек книг. Сами же страницы — вместе с бог знает каким количеством другой бумаги, исписанной на машинке, — были разорваны на мелкие кусочки, вроде конфетти. Это конфетти лежало на полу маленькими кучками, образуя буквы и слова:

«И всемогущий мир так возлюбил Господа, что отдал ради Него своего единородного сына, и повлекли его вон из сада, и Иуда заплакал, говоря: поистине, луковицы мне невыносимы, но отказаться от них я не в силах».

Я разбросал ногой кучки бумаги и спустился вниз.

Мы въехали в дом и остались в нем жить.

В подвале нашлись целые залежи консервированных продуктов. Здесь стояло несколько бочек с минеральным маслом для заправки ламп и двух печей. Имелся колодец с питьевой водой, оборудованный насосом. В доме не было ни электричества, ни радио, ни телефона; мы были отрезаны от всех, как будто жили в другом мире. Но у нас было все остальное, а главное — мы сами. И мы остались.

Дни шли за днями, и я спрашивал себя, чего она ждет. Нам нечего было делать — кроме того, что мы могли делать между собой. И мне казалось, что после этого я все больше съеживаюсь и усыхаю, становлюсь все слабей и меньше, тогда как она делается все больше и сильнее. И я начал думать, что, может быть, она именно этого и добивается.

Иногда по ночам, когда я не был слишком слаб и болен, чтобы делать это, после всего я подходил к окну и смотрел на поля, заросшие сорняками и виноградной лозой. По ним гулял ветер, заставляя трепетать, крутиться и сгибаться полевую траву. В ушах у меня стоял вой и крик, однако через некоторое время он стихал. Повсюду, куда я ни смотрел, крутились, сгибались и качались целые джунгли травы. Я не мог оторвать взгляда. В этом было что-то гипнотическое, и я уже не замечал, что я слаб и болен, хотя это от меня никуда не уходило. В моей голове была только одна мысль, она возникала снова и снова. Как будто я несся в какой-то скачке и пытался что-то понять, что-то уловить, прежде чем опять в ушах зазвучит этот вой. Потому что, когда он возвращался, мне приходилось останавливаться.

Но я не нашел ничего, кроме этой единственной мысли. Ничего другого — чем бы ни было это другое.

Козлы всегда побеждают.

Глава 22

Дни проходили за днями, и, конечно, она знала то, о чем знал я, но мы об этом никогда не говорили. Мы вообще очень мало говорили, потому что были оторваны от всего, и довольно скоро наступил момент, когда мы сказали друг другу все, что могли сказать, и это было все равно что говорить с самим собой. Поэтому мы говорили все меньше и меньше, и постепенно оказалось, что мы едва можем говорить. А потом мы совсем замолчали. Только мычали, делали какие-то жесты и указывали на предметы.

Словно мы никогда и не умели говорить.

Становилось все холоднее, поэтому мы закрыли все верхние комнаты и оставались все время внизу. Но холод продолжал усиливаться, и мы закрыли все остальные комнаты, кроме гостиной и кухни. А когда еще похолодало, мы закрыли все, кроме кухни. Мы жили в ней вдвоем, не удаляясь друг от друга больше чем на несколько футов. И то, что находилось снаружи, тоже было рядом — прямо за стеной. С каждым днем оно подходило все ближе, со всех сторон, от него нельзя было убежать. Но я и не хотел от него убегать. Я становился все слабей и меньше, но не мог остановиться. Мне больше не о чем было думать, поэтому я думал только об этом. Я продолжал скачку и пытался ее выиграть, мчась наперегонки с козлами. И не мог ее выиграть, но не прекращал попыток. Потому что должен был идти до конца.