Калигула или После нас хоть потоп - Томан Йозеф - Страница 98

Тревиниан, небольшой городок, амфитеатром расположившийся на крутом берегу озера, тонул в зелени миндаля и акаций. В мраморном фонтане на площади журчали хрустальные струи, вода сюда поступала с Сабинских гор.

Повозки свернули на уходящую вверх улицу; стайка собак и ребятишек проводила их до самых ворот белого, уединенного домика. Фабий постучал.

Через некоторое время калитку открыл всклокоченный, заросший мужчина, он был немного старше Фабия, но в сравнении с ним выглядел маленьким и щуплым. Неприветливое лицо прояснилось, когда он узнал гостя, холодные колючие глаза потеплели. Он обнял Фабия, обнял остальных и тех троих, которых видел впервые. Потом помог завести повозки во двор и распрячь лошадей. Это был Федр, баснописец.

Федр, по происхождению македонянин, в молодости был рабом Октавиана Августа. Император отпустил юношу, чтобы тот мог посвятить себя переложению басен Эзопа, а впоследствии и сочинению своих собственных.

Федр начал издавать их, непомерно гордясь плодами своего творчества. Но скоро его карьере пришел конец: при Тиберии префект претория Сеян принял на свой счет одну из издевательских басен и поставил сочинителя перед судом, где сам был истцом, свидетелем и судьей. Федру пришлось отправиться в изгнание. После падения Сеяна он не захотел вернуться в неблагодарный Рим. На деньги, вырученные от своих басен, которые снова можно было распространять, он купил домик в Тревиниане, подальше от Рима, подальше от мира.

Федр повел своих гостей в сад, расспрашивая по пути о своих римских знакомых. На одной из террас сада стояла пергола, изящная беседка, сплошь увитая виноградом, ионические колонны из шлифованного туфа поддерживали крышу. Они уселись за большой каменный стол, и Федр сам со своим рабом Транием принес гостям хлеб, сало, овечий сыр, вино. В углу беседки на подставке из песчаника стояла мраморная фигурка какого-то животного.

– Этого раньше не было, – сказал Фабий. он был тут не впервые. – Кошка?

Федр усмехнулся. В его кривой улыбке была ирония и издевка:

– Это символ нашего Рима. И давно это уже не волчица, а просто лицемерная кошка. Эта старинная этрусская работа. Крестьяне принесли. Они выкопали ее из могильника, там она оберегала покой давно умерших древних обитателей этих краев. Должно быть, невысокого они были мнения о своих согражданах, – улыбнулся Федр, – раз их покой приходилось охранять таким образом. Этруски давно уж прах и тлен, кошки покидают могилы, но недоверие человека к человеку осталось прежним, ежели не возросло. Ничего не ново под луной, друзья.

– Рим теперь полон кошек, – заметил Грав.

– А все осталось по-старому, правда? Человек человеку волк. так было во времена Плавта, так и теперь, – прервал его Федр и рассмеялся. – А все-таки этот зверь мне милее, чем изображение богов и императоров. Этих я не держу.

– Наш Федр иначе понимает красоту, чем римские богачи. Посмотрите: вместо Аполлона листья, которыми играет ветер, вместо бюста императора гибкий можжевельник, – вставил Фабий.

– Разве увитая плющом колонна не прекраснее, чем наш Сапожок?

Хозяин и гости рассмеялись.

Федр добавил:

– Вещи и люди не суть только то, чем они являются в действительности.

Главное в них то, что хотим видеть мы сами.

Из сада открывался прекрасный вид на Сабинское озеро.

– Сколько бы раз я тут ни бывал, этот край не перестает поражать меня, – говорил Фабий, меж тем как хозяин разливал вино по глиняным кружкам. – Меня нисколько не удивляет, что тут и не вспоминаешь о Риме.

– Здесь тебе, наверно, хорошо писать, – отозвалась Волюмния. – Но ты так одинок…

Федр метнул взгляд в сторону состарившейся героини:

– Писать здесь хорошо. А если человек одинок, значит, он уже в неплохом обществе.

– Над чем ты теперь работаешь, дорогой Федр? Ты много пишешь? – спросил Грав, с трудом разжевывая сало.

– У меня есть несколько новых басен.

– Когда ты их издашь? – поинтересовался Фабий.

Опять эта ироническая и скептическая улыбка.

– Когда благороднейшему Сосию заблагорассудится: я ведь не отказываюсь от гонораров в пользу его благороднейшего кармана, как римские поэты, и не пьянствую с ним. – Он пригладил светлую бородку. – Я пока читаю басни здешним рыбакам. Одна понравилась им, и они сделали из нее песню. Теперь, когда я ее слушаю, я и сам не знаю: Федр это или нет?

– А как она поется? – поинтересовалась Квирина.

Федр немного поартачился. Говорил, что не умеет петь. Они просили, настаивали. Наконец он дал себя уговорить и затянул:

– А гонорар какой? – задыхаясь от смеха, спросила Волюмния.

– Как и за остальные басни. Золотые на меня не сыплются, зато рыба есть. – Федр самодовольно закончил:

– Тревинианцы ценят своего поэта.

Квирина слушала, приоткрыв рот. Она слышала от Фабия много басен, но автора представляла себе совершенно иначе и теперь была немного разочарована. Римские поэты, которых она встречала, были утонченными и изящными. Этот лохматый остряк вовсе на них не походил. Как далеко от Рима он живет! Она скользнула глазами по крышам Тревиниана и с детским простодушием ляпнула:

– Немного тут у тебя слушателей.

Глаза Федра, как рожки потревоженной улитки, уставились на девушку, и он высокомерно произнес:

– Лучше двадцать хороших слушателей, чем тысячи таких, которые не умеют чувствовать настоящее искусство!

Фабий поспешил исправить промах Квирины:

– Ты прав. В деревне у тебя более благодарная публика, чем в Риме. – Глаза его смеялись. – Хотя мы из Рима. но все-таки надеемся, что ты сочтешь нас достойными своих басен. Прочти нам ту, о которой ты точно знаешь, что ты ее автор!

– Да, да, пожалуйста! – оттопыривая губы, попросила Волюмния, к ней присоединились и остальные.

Федр только этого и ждал. Он еще некоторое время отказывался, потом пригладил рукой всклокоченные волосы и прочитал басни о волке и собаке, о царе зверей льве и обезьяне, о бородатых козах, об орле, и вороне, о лисе и змее и еще разные другие; все они были остроумны.

Актеров особенно потешила басня о кукушке, соловье и осле:

Фабий вскочил: "Прекрасно!" И опять начался галдеж.