Калигула или После нас хоть потоп - Томан Йозеф - Страница 87

Помощники квесторов отсчитывали сотни сестерциев каждому, кто подставлял ладонь. За три дня было роздано 35 миллионов сестерциев.

Солдатам император роздал сверх того по пятьсот золотых. Римский форум превратился в гигантский триклиний, где угощался весь народ. С ростр гремела музыка, а в паузах ораторы произносили хвалебные речи в честь императора. Под рострами развеселившаяся толпа пила неразбавленное вино за здоровье Гая и пела. Около бочек мелодия песни как-то расползалась и восторженные крики переходили в пьяный рев.

В этот день начались торжества в честь древней римской богини Минервы, хранительницы духовных сил человека. Торжества завершились шествием жрецов, они прошли к храмам на Авентине и Целии, где сами приготовили тучные жертвы. Но торжества в честь нового императора затмили праздник Минервы. По городу разнесся слух: император готовит ряд новых постановлений и указов.

"Что принесут они каждому из нас?" – в напряженном согласии думали и богатые и бедные.

Сенатор Ульпий сидел в перистиле у себя во дворце. Колоннада перистиля мешала ему видеть форум, Палатин и Капитолий. Да сенатор и не стремился видеть Рим, Он смотрел на бледное, без изъяна небо. И вспоминал прошлое.

Он думал о своих предках. В них не было изъяна. Ульпий, вечные республиканцы, стояли перед его взором гордые, неподкупные, честные. Он сам, верный традициям рода, встал вместе с Сервием Курионом во главе тайной сенатской оппозиции. Его девизом была республика. Ульпий участвовал в трех заговорах против Тиберия, все они были раскрыты, но его никто не выдал, и он остался жив. Переживет ли он и четвертый заговор? Или погибнет? Ведь вполне может статься, что Луций выдаст Калигуле заговорщиков.

Ульпий ходил по атрию. В свои восемьдесят лет он был еще крепок и силен. Ульпий остановился перед масками своих предков и, к несчастью, потомков. На него смотрели трое его сыновей, которые в сражениях с варварами отдали свою жизнь за родину. Ему казалось, что они взирают на него спокойно и гордо. Разумеется, ведь это его сыновья. Лицо покойной жены имело то же гордое выражение.

Ульпий остался на свете один. Один среди масок умерших и статуй богов.

Один, окруженный уважением сената и народа. Изображений императоров, которые стояли во всех сенаторских домах, тут не было. Удивительно, но не нашлось никого, кто донес бы за это на Ульпия. И тем более за то, что на том месте, где обычно ставилась статуя Тиберия, Ульпий поставил статую убийцы Цезаря, "последнего великого республиканца" – Юния Брута. Впрочем, немногие приходили в его дом, а те, что приходили, думали так же, как и он, хотя и не имели мужества выразить свои взгляды.

Старик сел и написал послание сенату:

«Отягченный годами и болезнью, благородные отцы, я отказываюсь от должности сенаторской. Я не могу более принимать участие в общественной жизни. Вы, безусловно, поймете меня. Да пребудут во славе сенат и народ римский!»

Он отослал написанное, расположился в атрии, освещенном слабыми огоньками светильников, позвал управляющего Публия и дал несколько указаний:

"Двадцать из моих сорока рабов будут отпущены. Такие-то и такие-то.

Каждый получит в подарок сто золотых. Ты, Публий, отправишься в мое имение в Кампании и будешь управлять им. У меня нет наследников. Вот документ, в нем сказано, что после моей смерти имение перейдет в твою собственность, это за службу моей семье. Привратника!"

Приковылял старый привратник.

"Запри ворота! Прикажи замуровать все калитки в садовой ограде! Спусти собак и не привязывай их даже днем! Никого – слушай внимательно, что я тебе говорю! – никого не впускай во дворец без моего позволения, ты понял? Никого!"

Рабы!

Топот босых ног по мраморному полу. Вытаращенные от страха глаза, хотя для своих домочадцев сенатор был всегда скорее патриархом, чем господином.

"Закройте все окна! Заткните щели. Опустите все занавеси. Погасите свет. Пусть везде будет темно. Да, мне нужна тьма. Закройте и комплувий в атрии. К чему мне свет? К чему мне день?"

Боязливый озноб охватил рабов: господин готовится к смерти!

"Унесите цветы! Разбейте флейты и лютни. Я хочу тишины".

Старик умолк, и долго тянулось молчание.

– Ты. господин мой, хочешь… – прошептал Публий, но договорить побоялся.

Ульпий поднял руку и показал на беломраморных богов:

"Оберните их темной материей. Закройте лица. Немезиду закопайте поглубже в саду. Только лицо Брута оставьте открытым. Только он останется тут со мной".

Ульпий жестом отпустил рабов и управляющего. Руки его безжизненно опустились, он сгорбился в кресле.

Дворец окутала тьма.

Глава 36

Это изречение Эмпидокла из Акраганта Октавиан Август приказал высечь под бронзовым барельефом, изображающим четыре источника. Тиберий приказал поместить эту доску в малом атрии своего дворца на Палатине. Влево от доски стояла статуя Августа, вправо – Тиберия.

Калигула сидел в кресле утомленный впечатлениями и переживаниями последних дней. Напряжение, связанное с убийством Тиберия, дорога за его гробом в Рим, похороны, надгробная речь Калигулы в честь умершего императора, первые государственные заботы. И все это перекрывало бешеное ликующее биение крови в жилах: "Я император, я властелин мира!"

Упоенный властью, уставший от этого захватывающего упоения, Калигула расположился в малом атрии и разглядывал барельеф. Он воспринимал его по-своему. Он не замечал гармонии форм, не обращал внимания на движение и ритм фигур. Он видел двух женщин – Геру и Нестис. Первая, матрона с могучей грудью, вторая девушка в расцвете лет, с нежной выпуклостью живота и тонкими бедрами. Зевс был изображен мускулистым гладиатором. Больше всего Калигулу волновал стройный Гадес, кудрявый юноша с чувственным ртом.

Он размышлял над этими словами и смотрел на двух своих предшественников на троне. Этот добродушный, бодрый, но хитрый прадедушка, так родная прабабка Калигулы Ливия рассказывала о нем. слегка кривя в усмешке губы, прекрасно играл свою роль избавителя Рима от кровопролитных гражданских войн. С великолепной советчицей Ливией за спиной он дал миру строй, который, внешне сохраняя все привлекательные стороны демократии, незаметно и планомерно сосредоточивал в руках Августа, а вернее, Ливии все элементы государственной власти. Этот мудрый друг философов и поэтов не допустил, чтобы раздором были разлучены источники. Ливия помогла ему всех соединить и подружить: сенаторов с всадниками, патрициев с плебеями, клиентов с патронами, колонов с землевладельцами и императора со всеми. Ливия, стремящаяся удержать бразды правления в своих руках, "заботилась о том, чтобы муж был здоров и весел, и сама поставляла ему любовниц – не слишком темпераментных, но настолько умелых и искусных в любви, что они не истощали его, а, скорее, способствовали бодрости его духа".

Этот, размышлял Калигула, глядя на бюст Августа, не испытывай он скрытой неприязни к Тиберию и не имей под своей крышей непослушной дочери Юлии, мог бы быть действительно всем доволен. Тиберий за него воевал.

Агриппа за него думал, Ливия за него управляла, а он только весело смеялся и ставил печать на решения об укреплении императорской власти. Калигула чувствовал, что, не будь Августа с Ливией, не было бы ни империи, ни Калигулы. Божественному Августу наше почтение. Тиберий – это другое дело.