Калигула или После нас хоть потоп - Томан Йозеф - Страница 34

– Сколько тебе лет?

– Семнадцать, госпожа, – ответила она и слегка покраснела, ибо прибавила себе год.

– Садись ко мне в носилки. Ты не пожалеешь…

Она нерешительно села и не пожалела.

Публичный дом Галины Моры в Помпее имел два отделения. Одно для простого люда, другое для патрициев из Кампании. Сюда, в великолепие первого класса, ввела Галина Мора Валерию.

Ах, эта красота! Валерия была захвачена роскошью обстановки, одеждой, всем. У нее была своя собственная спальня с картинами на стенах. Любовь здесь оплачивалась серебряными денариями. Новая жрица Венеры в этом лупанаре пребывала в чистоте и комфорте. Она перестала быть портовой девкой и стала гетерой. Она училась читать и писать, научилась от своих подруг греческому, пела под аккомпанемент лютни, танцевала, начала жить, как настоящая госпожа, а не как голодающая проститутка. И все же это было то же самое, каждую ночь одно и то же, рот, пахнущий чужими запахами, и тело, разламывающееся, изнемогавшее, изболевшее.

Заведение Галины Моры имело филиалы во всех крупнейших городах: в Александрии, в Кесарии, Антиохии, Пергаме, Коринфе. И в это время александрийский филиал почти перестал приносить доходы. Галина послала туда свою самую красивую гетеру – Глорию. Валерия имела успех. Богачи из Навкратиса, Пелузия, Гелиополя и Мемфиса приезжали к ней.

Александрия была великолепным городом. Валерия восхищалась ею: грандиозностью храма Сераписа, великолепием святыни Афродиты, в садах которой росло больше тысячи пальм, храмами Персифопия, Изиды Лохайской, Астарты, гипподромом, театрами, приморским пирсом и Фаросским маяком.

Мужчины и женщины всех наций, всех стран, всех оттенков кожи. Внизу, у пристани, был квартал Ракотис, здесь жили матросы и погонщики ослов. Почти в каждом доме здесь был трактир или лупанар. Публичный дом на публичном доме.

Заведение Галины Моры помещалось в роскошной вилле на холме в эллинском квартале. И прожила Валерия там три года, так же как и до этого, только в блеске золота.

Потом ее отец, занявший к тому времени должность помощника легата легиона преторианцев, был вызван в Рим. Тогда он вспомнил о своей дочери, разыскал ее и взял к себе. Его карьера была головокружительной. После измены Сеяна император искал человека, который был бы способен выполнять его приказы и при этом был бы популярен среди солдат. Его выбор остановился на Макроне. Из раба и погонщика волов за ночь Макрон стал командующим преторианской гвардией и правой рукой Тиберия. Валерия переехала на виллу, которую император подарил Макрону. Жене Макрон отправил деньги и письмо, уведомлявшее о разводе. Потом он женился на Эннии, девушке из всаднического рода…

Прошлое пронеслось перед глазами Валерии, прошлое, до сих пор ей безразличное. Сегодня оно пугает ее. Но она дочь Макрона, и, так же как отец, она не отступится от того, что задумала. Она хочет только одного:

Луция. Она хочет, чтобы Луций женился на ней. На девке?

А разве Юлия, жена Тиберия, не была девкой? – спросила себя Валерия.

Лицо под маской из теста исказилось. Да, была. И сам божественный Август отправил ее за распутную жизнь в изгнание, несмотря на то что она была его внучкой.

Но ведь теперь я уже не та, не та, уговаривает себя Валерия в отчаянии.

Тень на занавесе изменила форму. Девушка смотрит на раскачивающийся занавес и думает, как скрыть свое прошлое от Луция. Убеждает сама себя: кто бы стал искать в "римской царевне" александрийскую гетеру Глорию. Кто бы посмел?

Валерия вскочила с постели, откинула занавес, и солнце вместе с холодным воздухом влилось в комнату, от теней не осталось и следа. Она взяла в руки драгоценное серебряное зеркало. И содрогнулась. Она всегда забывает: ее утреннее лицо – это отвратительная маска из теста.

Валерия захлопала в ладоши. Ее рабыня Адуя смыла молоком маску, а другие рабыни между тем приготовили ванну, духи, мази для массажа, лаки для ногтей, коробочки, стаканчики, флаконы, пинцеты, ножнички. Все это совершалось в почтительной тишине. Раньше Валерия расспрашивала Адую о том, что за ночь произошло в окрестностях, сегодня она молчала. Была задумчива. Выкупалась, приказала сделать массаж и причесать.

Когда рабыни ушли, она снова заглянула в зеркало. Сегодня вряд ли бы кто узнал в ней гетеру из лупанара. Даже Галина Мора не узнала бы ее.

Золотисто-красная грива зачесана назад, образуя удлиненный узел, искусная прическа патрицианок на греческий манер; подкрашенные и приподнятые брови изменили форму глаз. Они теперь казались широко расставленными, большими, и в них даже появилось удивленное выражение, как у неискушенной девушки.

Слишком полные губы стали меньше от помады, голубые тени под глазами углубили взгляд, сделали его мечтательным. Она улыбнулась своему отражению в серебре.

Затем Валерия прошла в свою излюбленную желтую комнату и вышла на балкон. Ее вилла стояла на склоне Эсквилина под портиком Ливии. Прямо перед ней виднелись крыши домов, спускавшихся к форуму. Вправо за ним – Арке, римская крепость, и храм Юноны Монеты; рядом – храм, а перед ним – статуя Юпитера Капитолийского, огромный золотой шлем которого соперничает в блеске с мрамором и солнцем. Немножко левее, в тени старых дубов на Палатине, огромный дворец Тиберия. С балкона Валерии – вид на самую богатую и красивую часть Рима. На его центр, на его сердце.

Рим. Первый город мира, самый большой, самый богатый, самый красивый.

Валерия взволнована. Весь этот город, светящийся в золотых испарениях, как само солнце, должен быть послушен воле ее отца. И она, любимица отца, может пожелать всего, чего захочет.

Девушка подняла руки, рукава оранжевой паллы соскользнули на белые плечи; она посмотрела в сторону Палатина, за которым на склоне Авентина находился дворец Курионов.

В атрии раздались знакомые громкие шаги, она приготовилась приветствовать отца.

Макрон вошел в комнату дочери, неуклюжий, угловатый, шумный. Своими размашистыми движениями и громким голосом он сразу заполнил комнату.

– Ты удивительно хороша по утрам, девочка. Для кого ты это стараешься?

Она улыбнулась, подставляя губы.

– Сколько лет, мой отец, – начала она, выбрав из пестрого набора своих чар тон ласковой девочки, – сколько лет я пытаюсь этому неотшлифованному драгоценному камню, который зовется моим отцом, – она присела на ложе, – придать грани, достойные его высокого положения.

Макрон, как всегда, шутку не воспринял.

– Я плюю на твои грани!

Она поняла, что сегодня у отца нет желания выслушивать лекцию о поведении в обществе, вскочила с ложа, усадила отца, встала перед ним на колени и, смотря на него с восхищением, сказала серьезно и нежно:

– Мне ты нравишься таким, какой ты есть.

Макрон не любит быстрых перемен в настроениях дочери. Капризы? А что за ними? Он спросил подозрительно:

– Что ты снова потребуешь от меня, девочка?

Валерия размышляет: то, о чем она мечтает, отец ей дать не может, но помочь мог бы.

– Я ничего не хочу, отец. У меня есть все, чего я только пожелаю, и все благодаря тебе, – сказала она, отдаляя суть разговора. Поцеловала ему руку. На жилистой руке остался карминовый след от ее губ. Он посмотрел на дочь испытующе и вытер краску о белую столу.

Для Макрона дочь – доверитель и советчик. Валерия – женщина умная и надежная. Умеет молчать, хранит в тайне все, о чем с ней говорит отец, именно потому, что умна и надежна. Энния тоже умна. Но дочь есть дочь, родная кровь… Валерия знает, как это все происходит: отец позавтракал с Эннией и теперь пришел к ной, сюда, на Эсквилин, излить свое сердце. Она спросила его, что было на завтрак. Индюшка и рыбный паштет. И приказала принести отцу белое вино, а себе белый хлеб, немного оливок и фрукты.

Потом отослала рабов прочь.

Макрон не торопился. Вчера у него был тяжелый день. Утром он принял проконсула из Ахайи. Потом отдавал приказания квесторам. Совещался с казначеем Каллистом – она его знает – скучища, после обеда подписывал государственные акты о налогах и процентах, а вечером ругался с легатом Дормием – из-за новых колесниц для легионов на Рейне. Черт бы побрал его и эти рейнские дороги!