Дон Жуан. Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры - Томан Йозеф - Страница 40

— Прощенья, ваша милость! Некое предчувствие, подсознательное предчувствие… — заикается Трифон. — Я подумал, что нужен вам, и вошел без доклада… Простите, прошу…

— Как молятся за мертвых? — тихо спросил Мигель.

Трифон осекся.

— «Господи всемогущий, смилуйся…» — ответил он машинально, обводя глазами комнату. — Но лучше всего помогает святая исповедь и причастие…

— Я не желаю исповедаться, — властно произносит Мигель. — Я хочу молиться за мертвых, как я сказал.

Трифон поклонился, проглотил приготовленную проповедь и стал на колени рядом с Мигелем. Он произносит слова молитвы, Мигель повторяет за ним:

— Господи всемогущий, смилуйся над душою, что покинула грешное тело и отправилась в путь к тебе…

Вороной конь одним духом домчал Мигеля от Кордовских ворот до узенькой улочки Торрехон — только искры летели из-под копыт. Мигель соскочил с седла перед заведением «У херувима», бросил поводья слуге и вошел. В зале, окутанном мутным дыханием коптящих свечей, запахи вина и оливкового масла. Багровые портьеры колышит сквозняк, за ними — приглушенные голоса.

Мигель, мрачный, проходит среди столиков, как бы ища кого-то. Девушки отталкивают назойливые руки мужчин, что шарят по их телам, и с вызовом смотрят на сеньора, который недавно проповедовал здесь чистоту тела и души.

— Кого вы ищете, благородный сеньор? — надменно спрашивает Лусилья, осчастливливавшая собой тощего студента.

Мигель остановил на ней взгляд. Черная, как ночь, как грех, в ней обаяние хищника.

— Тебя, — отвечает он.

Лусилья встала, потрепав студента по худой щеке:

— Пока, теленочек!

Однако «теленочек» решил отстаивать свои права.

— Это моя девушка! — дискантом пискнул он. — Что это за нахал? Как он смеет отнимать тебя!

— Он большой барин, а ты бедняк, — безжалостно объясняет Лусилья и добавляет шепотом: — Мой постоянный клиент, понятно?

— Какое мне до этого дело — ты останешься со мной! — кричит студент.

— Итак, вы все-таки пришли, ваша милость? — раздается за спиной Мигеля глубокий, плавный, как волны, голос.

Не снимая руки с эфеса шпаги, Мигель обернулся и увидел Руфину. В черном длинном платье, застегнутом наглухо под самым горлом, в платье из шелка и кружев, но без единого украшения, стоит перед ним госпожа.

— Я знала, что вы придете, — вполголоса добавляет она.

— Придется тебе отпустить меня, миленький, — вырывается Лусилья от студента, который держит ее за талию. — Его милость требует меня…

— Вы выбрали Лусилью? — улыбается госпожа.

— Да, его милость выбрал меня, а этот дуралей не отпускает!

— Нет, — отсутствующим тоном говорит Мигель, не Отрывая взора от госпожи.

— Как это нет? — вскидывается Лусилья. — Вы же сказали…

— А теперь не говорю, — словно в полусне парирует Мигель.

— Тогда выбирайте другую, ваша милость, — приветливо предлагает Руфина.

— Можно вас, сеньора? — вырвалось у Мигеля.

Женщина в черном, наглухо застегнутом платье усмехнулась.

— Пожалуйста, пойдемте.

За рядом багровых портьер, там, где кончается царство винно-кровавого цвета, дубовая крепкая дверь. Руфина отомкнула ее, и Мигель очутился в небольшой комнате, где все — белое, кроме голубого дивана и двух голубых кресел, все сияет, озаренное пламенем семи свечей в оловянном подсвечнике.

Стоит Мигель посередине комнаты, а в голове его хаос мыслей. Стоит, обуреваемый вожделением, отчаянием, тревогой. Удивительна эта женщина! Она как гранитный столп, подпирающий белые небеса. Геката на перепутье весенней ночи. Геката, повелительница далей, являющаяся в местах уединенных и мрачных. Тень далии на сияющем диске луны. Силуэт птицы на белоснежном облаке…

— Я хочу вас, сеньора, только вас! Вы желаннее всех ваших девушек, — пылко восклицает Мигель.

— Возможно. — Она улыбнулась. — Однако не всякий это видит. Зато у них есть то, в чем я не могу с ними равняться, как бы привлекательна я ни была: молодость.

— Да, молодость… — задумчиво произносит Мигель. — Глупая, незрелая молодость, не знающая, куда себя девать… У которой сердце дрожит, которая жаждет, сама не зная чего…

— Вы сами молоды.

— Я говорю и о себе, сеньора, — с жаром подхватывает Мигель. — Сам себя хулю, ибо не понимаю, что говорит мне тот голос, который будит меня среди ночи, не понимаю, отчего бьет меня озноб под палящим солнцем, не знаю, куда несут меня ноги, когда я выхожу из дома, не знаю даже, зачем я существую и что мне здесь нужно, даже того я не знаю, нужно ли мне вообще хоть что-то. Я молод, а мысли о смерти наваливаются на меня. Должно ли так быть? В порядке ли это вещей?

Руфина села на диван, привлекла Мигеля к себе. Погладила по голове, легонько касаясь кудрей.

— Отдохните немножко, мальчик. Вздохните свободно — смотрите, ночь тепла и спокойна. Утром на траву, на плоды падет роса — не так ли? В вас — больше жара, чем в тех, кого бьет лихорадка. Мой милый, вы слишком поспешно преследуете вами же выдуманный образ.

Мигель быстро поднял голову:

— Откуда вы знаете?

— Гонитесь за призраком, за тенью, но в вас самом все еще неясно…

— Я хочу счастья.

— Его хотят все.

— Но — счастье исключительного!

— Многие желают того же.

— И красоты!

— И к ней стремятся многие.

— Любви!

— Ах, мой мальчик, это так обычно…

— Нет, нет, я хочу женщину, единственную, самую прекрасную, самую удивительную…

Улыбается Руфина:

— Такова любая из нас.

— Нет, — резко возразил Мигель. — Любой из вас чего-то недостает, чтоб быть совершенством.

— Даже зная об этом, мы не желаем в этом признаться.

— Но не можете отрицать!

— Я и не отрицаю, мой сеньор. Не сказала ли я вам, что мне, например, не хватает молодости? Вот видите.

Тишина, словно эти двое одни посреди бесконечной ночи, в которой не шелохнется листок, ни жучок, ни травинка не шевельнутся…

Руфина гладит виски Мигеля. Заговорила тихо:

— Я думала, вы томитесь по славе, жаждете или власти, или крови, или святости, стремитесь подняться до головокружительных высот. Что хотите сделать плодородными каменистые равнины, хотите песок обратить в золото, а золото — в цветы на лугах…

— О, вы правы! — взрывается юноша. — Все это я хотел. Хотел проложить себе путь к престолу самого бога, подчинить себе толпы князей неба, достигнуть мощи божьей, стать вечным…

— Тише, мальчик, слишком многого вы хотите.

— Но самое ужасное то, что я уже не хочу этого! — судорожно восклицает Мигель. — Хочу только женщину, женщину, женщину!

— А это одно и то же, мой милый, — говорит Руфина. — Ибо любовь — небесные врата. Она не достижение всего, что задумала ваша пылающая голова, но путь к этому. Одни ищут бога посредством церкви, другие — изучая сотни томов, в которых заключена мудрость, третьи — при помощи чар и черной магии. Вы же — через женщину.

— Да, но я не только хочу искать бога и найти его, я хочу столкнуть свою силу с его силой…

— Или слиться с ним воедино, — закончила женщина.

Мигель, пораженный, вздрогнул, устремил взгляд на пламя свечей. Помолчав, тихо сказал:

— Как вы поняли это? Бороться — и слиться… Как это близко…

— Как это походит на любовь…

— О, найти женщину! — горячо прорывается у Мигеля. — Женщину, которая сочетает в себе нежность всех матерей и страстность всех любовниц, которая была бы пламенем и прохладной водой, мудростью и сумасбродством, детскостью и искушенностью… Женщину, древнюю, как мир, и юную, как дитя, мягкую и твердую, жестокую и преданную, женщину, от которой бы пахло смрадом кабака и ладаном храма, которая была бы ложем и надгробием, человеком и зверем, святой и дьяволицей, найти жену из жен, прекрасную своей человечностью, любовным пылом, телом и духом!

Руфина улыбается молча и снисходительно, глядя в расширенные зрачки юноши.

— Скажите, госпожа моя, есть ли такая женщина? Найду ли я ее?