Сказки - Толстой Алексей Николаевич - Страница 17

Захохотал железный топор, наскочил на березку, – только белые щепки полетели.

Заугрюмились деревья, и пошло шептать про злое дело по всему лесу темному, вплоть до калинового моста.

Срубил топор, повалилась березка и, как была, легла, кудрявая, в зеленую траву, в цветы голубые. Ухватил ее топор, домой поволок. А идти топору через калиновый мост. Мост ему и говорит: – Ты это зачем в лесу озорничаешь, сестер моих рубишь? – Молчи, дурак, – огрызнулся топор, – рассержусь и тебя зарублю.

Не пожалел спины, крякнул, и сломался калиновый мост. Топор шлепнулся в воду и потонул. А березка Люлинька поплыла по реке в океан-море.

На кусту сидели серые воробьи и спорили – кто из зверей страшнее.

А спорили они для того, чтобы можно было погромче кричать и суетиться. Не может воробей спокойно сидеть: одолевает его тоска.

– Нет страшнее рыжего кота, – сказал кривой воробей, которого царапнул раз кот в прошлом году лапой.

– Мальчишки много хуже, – ответила воробьиха, – постоянно яйца воруют.

– Я уж на них жаловалась, – пискнула другая, – быку Семену, обещался пободать.

– Что мальчишки, – крикнул худой воробей, – от них улетишь, а вот коршуну только попадись на язык, беда как его боюсь! – и принялся воробей чистить нос о сучок.

– А я никого не боюсь, – вдруг чирикнул совсем еще молодой воробьеныш, – ни кота, ни мальчишек. И коршуна не боюсь, я сам всех съем.

И пока он так говорил, большая птица низко пролетела над кустом и громко вскрикнула.

Воробьи, как горох, попадали, и кто улетел, а кто притулился, храбрый же воробьеныш, опустив крылья, побежал по траве. Большая птица щелкнула клювом и упала на воробьеныша, а он, вывернувшись, без памяти, нырнул в хомячью нору.

В конце норы, в пещерке, спал, свернувшись, старый пестрый хомяк. Под носом лежали у него кучка наворованного зерна и мышиные лапки, а позади висела зимняя, теплая шуба. «Попался, – подумал воробьеныш, – я погиб…»

И зная, что если не он, так его съедят, распушился и, подскочив, клюнул хомяка в нос.

– Что это щекочет? – сказал хомяк, приоткрыв один глаз, и зевнул. – А, это ты. Голодно, видно, тебе, малый, на – поклюй зернышек.

Воробьенышу стало очень стыдно, он скосил черные свои глаза и принялся жаловаться, что хочет его пожрать черный коршун.

– Гм, – сказал хомяк, – ах он, разбойник! Ну, да идем, он мне кум, вместе мышей ловить, – и полез вперед из норы, а воробьеныш, прыгая позади, думал, какой он, воробьеныш, маленький и несчастный, и не надо бы ему было совсем храбриться. – Иди-ка сюда, иди, – строго сказал хомяк, вылезая на волю.

Высунул воробьеныш вертлявую головку из норы и обмер: перед ним на двух лапах сидела черная птица, открыв рот. Воробьеныш зажмурился и упал, думая, что он уже проглочен. А черная птица весело каркнула, и все воробьи кругом нее попадали на спины от смеха – то был не коршун, а старая тетка ворона…

– Что, похвальбишка, – сказал хомяк воробьенышу, – надо бы тебя посечь, ну да ладно, поди принеси шубу да зерен побольше.

Надел хомяк шубу, сел и принялся песенки насвистывать, а воробьи да вороны плясали перед норой на полянке.

А воробьеныш ушел от них в густую траву и со стыда да досады грыз когти, по дурной привычке.

У царевны Марьяны была нянька Дарья.

Пошла Дарья на базар, купила кенареечную птичку и повесила на окно. Царевна Марьяна в кровати лежит и спрашивает: – Нянька, а как птицу зовут? – Кенареечная. – А почему? – Потому что конопляное семя ест. – А где ее дом? – На солнышке. – А зачем она ко мне прилетела? – Чтобы тебе песни петь, чтобы ты не плакала. – А если заплачу? – Птичка хвостом тряхнет и улетит.

Жалко стало царевне с птичкой расстаться, глаза Марьяна потерла и заплакала. А птичка хвостом тряхнула, открыла клетку, шмыг за окно и улетела. Принялась Дарья царевне Марьяне глаза фартуком вытирать и говорит: – Не плачь, я сбегаю, великана Веньку позову, он птичку нам поймает. Пришел высокий великан Венька, о четырех глазах – два глаза видно, а два не видно. Постоял Венька и говорит: – Я есть хочу.

Принесла ему Дарья горшок каши. Великан кашу съел и горшок съел, нашел нянькины башмаки и башмаки съел – такой был голодный, – рот вытер и убежал.

Прибегает великан в Марьянин сад, а в саду на яблоне кенареечная птичка сидит и клюет красные яблоки. Великан и думает: что ему сначала схватить – яблоко или птичку? И пока думал, явился лютый медведь и говорит: – Ты зачем кенареечную птицу ловишь? Я тебя съем.

И стал медведь лапой землю скрести. Великан испугался, сел на дом и ноги поджал, а птичка шмыг в кусты и улетела за озеро.

Огорчился великан и принялся думать, как ему медведя перехитрить; придумал, – нарочно испугался и закричал: – Ой, рыжий бык бежит, ой, боюсь!

Медведь одного только рыжего быка и боялся на свете, сейчас же лег на бок и морду в кусты засунул – спрятался.

А великан с крыши слез и к озеру побежал. Озеро было длинное – не перейти, а на той стороне на ветке птичка сидит. Великан был догадливый, сейчас же лег на берег и стал озеро пить. Пил, пил, пил, пил, пил, пил, пил, пил, пил, пил, пил и выпил все озеро вместе с лягушками. Встал на четвереньки и побежал за птичкой пе сухому дну.

А птичка дальше в темный лес улетела. Неудобно великану по лесу идти, деревья за подмышки задевают, озеро в животе с лягушками плещется, и настает темный вечер.

По вечерам лягушки квакать привыкли, и принялись они в животе у великана громко квакать.

Великан испугался, стал аиста звать. Проснулся белый аист; стоял он на одной ноге на сухом пеньке; глаза протер, подождал, пока луна взойдет, чтобы виднее было, подлетел к великану и говорит: – Раскрой рот.

Великан раскрыл рот, аист туда голову сунул, поймал лягушонка и проглотил. Тогда кричит из живота лягушиный царь:

– Прогони белого аиста, я тебе сундучок подарю, без него птички не поймаешь. Великан знал, что лягушиный царь – честный, рот закрыл и говорит: – Уходи, белый аист, чай, уж наелся.

А лягушиный царь вылез в великанов рот, лапой подал хрустальный сундучок и объяснил:

– В сундуке туча, в туче с одного краю молния, с другого – дождик, сначала погрозись, потом открывай, птица сама поймается.