Сказки - Толстой Алексей Николаевич - Страница 12

– Ладно, – говорит колдунья, – за это отдашь мне то, что поймаешь в первый раз.

Поклялся кот, взял железные зубы, побежал домой. Не терпится ему ночью, ходит по комнате, мышей вынюхивает. Вдруг мелькнуло что-то, бросился кот, да, видно, промахнулся. Пошел – опять метнулось.

"Погоди же! – думает кот Васька, остановился, глаза скосил и поворачивается, да вдруг как прыгнет, завертелся волчком и ухватил железными зубами свой хвост. Откуда не возьмись явилась старая колдунья.

– Давай, – говорит, хвост по уговору. Заурлыкал кот, замяукал, слезами облился. Делать нечего. Отдал хвост. И стал кот – куцый. Лежит целые дни на печурке и думает: «Пропади они, железные зубы, пропадом!»

В дубовом дупле жила белая сова – лунь-птица, у совы было семь детенышей, семь родных сыновей. Раз ночью улетела она, – мышей половить и яиц напиться.

А мимо дуба шел дикий, лесной кот. Услыхал кот, как совята пищат, залез в дупло и поел их – всех семь. Наевшись, тут же, в теплом гнезде, свернулся и заснул.

Прилетела сова, глянула круглыми глазами, видит – кот спит. Все поняла.

– Котик лесной, – запела сова сладким голосом, – пусти переночевать, студено в лесу-то.

Кот спросонок не разобрал и пустил сову. Легли они в дупле рядышком. Сова и говорит: – Отчего, у тебя, кот, усы в крови? – Ушибся, кума, рану лизал. – А отчего у тебя, кот, рыльце в пуху? – Сокол меня трепал, насилу ушел я от него. – А от чего у тебя, кот, глаза горят?

Обняла сова кота лапами и выпила глаза его. Клюв о шерсть вытерла и закричала: Совят! Семь, семь. Совят! Кот съел.

По зеленой траве-мураве ходят куры, на колесе белый петух стоит и думает: пойдет дождь или не пойдет? Склонив голову, одним глазом на тучу посмотрит и опять думает. Чешется о забор свинья.

– Черт знает, – ворчит свинья, – сегодня арбузные корки опять отдали корове. – Мы всегда довольны! – хором сказали куры.

– Дуры! – хрюкнула свинья. – Сегодня я слышала, как божилась хозяйка накормить гостей курятиной. – Как, как, как, как, что такое? – затараторили куры.

– Поотвертят вам головы – вот и «как что такое», – проворчала свинья и легла в лужу. Сверху вниз задумчиво посмотрел петух и молвил:

– Куры, не бойтесь, от судьбы не уйдешь. А я думаю, что дождь будет. Как вы, свинья? – А мне все равно.

– Боже мой, – заговорили куры, – вы, петух, предаетесь праздным разговорам, а между тем из нас могут сварить суп. Петуха это насмешило, он хлопнул крыльями и кукарекнул. – Меня, петуха, в суп – никогда!

Куры волновались. В это время на порог избы вышла с огромным ножом хозяйка и сказала: – Все равно, – он старый, его и сварим.

И пошла к петуху. Петух взглянул на нее, но гордо продолжал стоять на колесе.

Но хозяйка подходила, протянула руку… Тогда почувствовал он зуд в ногах и побежал очень шибко: чем дальше, тем шибче. Куры разлетелись, а свинья притворилась спящей.

"Пойдет дождь или не пойдет? – думал петух, когда его, пойманного, несли на порог, чтобы рубить голову. И, как жил он, так и умер, – мудрецом.

Идут с речки по мерзлой траве белые гуси, впереди злой гусак шею вытягивает, шипит: – Попадись мне кто, – защиплю. Вдруг низко пролетела лохматая галка и крикнула: – Что, поплавали! Вода-то замерзла. – Шушура! – шипит гусак.

За гусаком переваливаются гусенята, а позади – старая гусыня. Гусыне хочется снести яйцо, и она уныло думает: «Куда мне, на зиму глядя, яйцо нести?»

А гусенята вправо шейки нагнут и пощиплют щавель и влево шейки нагнут и пощиплют. Лохматая галка боком по траве назад летит, кричит:

– Уходите, гуси, скорей, у погребицы ножи точат, свиней колют и до вас, гусей, доберутся.

Гусак на лету, с шипом, выхватил галке перо из хвоста, а гусыня расколыхалась: – Вертихвостка, орешь – детей моих пугаешь. – Щавель, щавель, – шепчут гусенята, – померз, померз.

Миновали гуси плотину, идут мимо сада, и вдруг по дороге им навстречу бежит голая свинья, ушами трясет, а за ней бежит работник, засучивает рукава.

Наловчился работник, ухватил свинью за задние ноги и поволок по мерзлым кочкам. А гусак работника за икры с вывертом, шипом щипал, хватом хватал.

Гусенята отбежали, смотрят, нагнув головы. Гусыня, охая, засеменила к мерзлому болоту. – Го, го, – закричал гусак, – все за мной!

И помчались гуси полулетом на двор. На птичьем дворе стряпуха точила ножи, гусак к корыту подбежал, отогнал кур да уток, сам наелся, детей накормил и, зайдя сзади, ущипнул стряпуху. – Ах, ты! – ахнула стряпуха, а гусак отбежал и закричал: – Гуси, утки, куры, все за мной! Взбежал гусак на пригорок, белым крылом махнул и крикнул: – Птицы, все, сколько ни есть, летим за море! Летим! – Под облака! – закричали гусенята. – Высоко, высоко! – кокали куры. Подул ветерок. Гусак посмотрел на тучку, разбежался и полетел.

За ним прыгнули гусенята и тут же попадали – уж очень зобы понабили. Индюк замотал сизым носом, куры со страху разбежались, утки, приседая, крякали, а гусыня расстроилась, расплакалась – вся вспухла. – Как же я, как же я с яйцом полечу!

Подбежала стряпуха, погнала птиц на двор. А гусак долетел до облака. Мимо треугольником дикие гуси плыли. Взяли дикие гуси гусака с собой за море. И гусак кричал: – Гу-уси, куры, утки, не поминайте ли-ихом…

Братца звали Иван, а сестрицу – Косичка. Мамка была у них сердитая: посадит на лавку и велит молчать. Сидеть скучно, мухи кусаются или Косичка щипнет – и пошла возня, а мамка рубашонку задернет да – шлеп… В лес бы уйти, там хоть на голове ходи – никто слова не скажет… Подумали об этом Иван да Косичка да в темный лес и удрали.

Бегают, на деревья лазают, кувыркаются в траве, – никогда визга такого в лесу не было слышно. К полудню ребятишки угомонились, устали, захотели есть. – Поесть бы, – захныкала Косичка. Иван начал живот чесать – догадываться. – Мы гриб найдем и съедим, – сказал Иван. – Пойдем, не хнычь.

Нашли они под дубом боровика и только сорвать его нацелились. Косичка зашептала: – А может, грибу больно, если его есть? Иван стал думать. И спрашивает: – Боровик, а боровик, тебе больно, если тебя есть? Отвечает боровик хрипучим голосом: – Больно.