Игра в марблс - Ахерн Сесилия - Страница 40

24

Не сорить

Я веду машину, и я не могу дышать. Грудь сдавило, мускулы напряжены, я готова наорать на любого, кто не так на меня взглянет, а если кто-то вздумает маневрировать у меня перед носом, точно огребет. Я несусь в больницу, чтобы лицом к лицу выяснить все с отцом, хоть и понимаю, что зря затеялась. Он же ничего не помнит. И нам всем следует быть с ним ласковыми, не давить, не настаивать агрессивно, чтобы он вспомнил то, чего попросту не может вспомнить, потому что этим мы только его расстроим. Но меня распирает гнев. Выходит, все знали про эту женщину и про шарики – все, кроме мамы и меня. Самых близких. Нам, чтобы узнать это, понадобилась свалившаяся неизвестно откуда коробка с шариками. А чего еще я не знаю – о папе, вообще о своей жизни?

Я припарковалась возле больницы и вышла из машины. Парковка затихла, уже начало десятого, большинство посетителей давно отправились домой – кто гулять перед выходными, кто тихонько отдыхать.

Я только что не вышибла главную дверь и, уже несясь по коридору, начала притормаживать, чувствуя, как грудь распирают эмоции, которые не следует выпускать на волю. Что я творю? Не могу же я вот так ворваться к отцу, разволновать его, расстроить, загнать в стресс, вероятно, усугубить болезнь. Я даже не уверена, что смогу выстроить разговор. Я замедляюсь еще больше и останавливаюсь. Пахнет хлоркой. Успокоительный запах. Я не вылезала из бассейна с пяти лет. Это моя родная стихия, я погружалась в нее целиком, не надо ни с кем говорить, ничего объяснять, плывешь себе под водой. Мое убежище – и в детстве, и теперь.

Ноги замедлились, но разум все так же несется вскачь. Темнеет, на небе виднеется пепельно-черный лунный диск, поглядывает на меня, как я проведу свой день, этот удивительный день. И тут меня настигает главная мысль: может быть, я и в самом деле такой замкнутый, скрытный человек, потому что таинственным и ускользающим был мой отец? Унаследовала ли я от него свой характер? Никогда раньше я не задумывалась об этом, не воспринимала отца как загадочного, да и себя не считала замкнутой, пока Эйдан не поднял этот вопрос. Наверное, себя самого действительно не узнаешь, пока кто-то другой не узнает тебя по-настоящему. Сегодняшняя моя миссия давно перестала быть поиском недостающих шариков, она превратилась в поиск того человека, которому они принадлежали. Но я не сразу поняла, что, вглядываясь в отца, я вскоре начну по-иному видеть себя. И то, что я увидела, меня не порадовало. Все открытия пока что были скорее огорчительными. Из-за них мне так трудно дышать.

Я совсем остановилась, развернулась и направилась к бассейну. Сквозь стеклянную дверь видно, что там никого нет, разумеется, никто не купается в такое время, а все процедуры и массажи давно закончились. В длину восемь с половиной метров, синие плитки на дне и по стенам, голубая мозаика создает видимость волн. Я открыла дверь, и запах хлорки ударил в нос.

Кто-то меня окликнул. Конечно, влезла куда не полагается, За спиной чьи-то шаги. Я прибавила ходу. И преследователь ускорился. Еще шаги. Потом меня окликнули по имени. Я не могу дышать. Не могу дышать. Грудь сдавило. Я думаю одновременно об отце и о Хэмише, о мраморных шариках и таинственной женщине, о себе и Эйдане. Сбрасываю туфли. Срываю с себя кардиган. Ныряю. Я спасена. Я могу дышать.

Хотела бы я вообще не возвращаться на сушу. Я держусь у самого дна, чувствуя себе невесомой, свободной, напряжение исчезло. Ни о чем не надо думать, тело расслаблено, сердце замедлило бег. На краю пруда появились чьи-то ноги, они переливаются сквозь слой воды, как мираж, словно я тут единственное реальное существо. В ушах хлюпает вода, пахнет хлоркой, как приятно волосы щекочут кожу, волосы словно бархат плывут рядом со мной. Я ныряю, кувыркаюсь на дне, наверное, схожа с выброшенным на берег китом, но чувствую я себя словно балерина, словно само изящество. Не знаю, как долго я продержалась под водой – минуту, две, – но пора вынырнуть на поверхность, глотнуть воздуха наскоро, и опять вниз. Вот за что я люблю бассейны. Здесь я чувствую себя на своей территории. В безопасности.

Послышались хлопки – я оглянулась и увидела, как чья-то рука пошлепывает по воде, будто приманивая дельфина.

Со свистом я вылетаю наверх.

Джерри, добрый привратник, смотрит на меня с тревогой, озабоченный, словно я совсем уж сбрендила, ума лишилась. Мэтью, охранник, не знает, смеяться или злиться, но Ли улыбается во весь рот.

Целая толпа собралась у бассейна. Хорошо хоть папы тут нет. Я подплываю к ним на спине.

– Вылезай, Сабрина, – зовет Ли, протягивая мне руку.

А не утянуть ли ее под воду.

Это все из-за луны.

Но я не стала. Послушно вылезла, буду теперь обтекать.

– Получше стало? – спросила нянечка, набрасывая на меня полотенце.

– Существенно.

25

Шарик в бутылке

В последний раз я видел Хэмиша – до того трупа в лондонском морге, – когда мы расстались в проулке после того, как он вздул двух задолжавших школьников. Мне было тогда пятнадцать, ему двадцать один.

Тогда я видел его в последний раз.

Но не в последний раз слышал.

В семнадцать я закончил школу – единственный из четверых Боггсов добрался до выпускного. Энгюс и Дункан уже работали у Мэтти, и я знал, что мне это предстоит, ничего другого я не мог придумать, чего бы мне по-настоящему хотелось, но, пока работа не началась, у меня впереди было целое свободное лето. До сентября Мэтти не мог взять меня на работу, потому что вакансия ученика была пока занята. Это не означало, что я буду сидеть на попе ровно – я нашел себе работу при школе, помогать уборщику по прозвищу Ржавые Яйца – он такой старый, что чуть ли не скрипит на ходу, потому мы его так и прозвали. Мне платили за эту работу, но я все до пенни отдавал маме, а она выделяла мне карманные деньги, сколько считала нужным. Так у нас было заведено. Все счета приходили на имя Мэтти, а оплачивала их мама. Это я к тому, что мне почтальон никогда ничего не доставлял.

И вот как-то возвращаюсь я домой на обед, весь в грязи, шипы и сосновые иголки впились в кожу, на руках мозоли, морда расцарапана – вычищал из кустов пивные бутылки и всякий мусор. Бобби и Джо играли на дороге, оба на четвереньках, замурзанные руки и ноги – устроили бега улиток. С тех пор как мы начали работать, мы перестали играть на дороге в марблс. Я бы хотел, но парням вечно лень – или они гуляют с девчонками, или идут с Мэтти в паб. Никто не хочет покатать со мной шарики. Томми уже двенадцать, а толку от него – как от шоколадного чайника. А Бобби и Джо наш вирус не передался. Похоже, он кусает только Боггсов. Кое-кого из парней я знаю, кто еще не забросил шарики, но их мало. Похоже, все переросли это увлечение, кроме меня.

Бобби и Джо предупредили меня, что мама не в настроении, так что я скинул у порога грязную обувь и вообще постарался делать все правильно. При этом я понятия не имел, в чем мог с утра провиниться.

– Это что? – вскинулась она, едва меня завидев.

Она стояла у стола, по-обезьяньи уперлась костяшками пальцев в его пластиковую поверхность.

– Что что?

– Вот это! – Она дернула головой в сторону «этого», будто оно ее подслушивало.

Я глянул – на столе посылка.

– Не знаю.

– Не ври мне, будто не знаешь, все ты знаешь! – раскипятилась она.

Я подошел ближе, присмотрелся. Мое имя было написано печатными буквами черной ручкой на коричневой бумаге – небольшом квадратике, свободном от коричневой клейкой ленты, которой была обмотана посылка.

– Правда, ма, не знаю.

Она видела, что я и сам удивлен. Обезьянья лапа скользнула со стола на бедро.

– От Мэриан? – спросил я. Мамин брат Падди живет в Бостоне; его жена Мэриан – единственный человек, кто мог бы прислать мне подарок. Она моя крестная, видел я ее всего раз в жизни и вряд ли узнаю, но на день рождения и на Рождество она присылает мне открытки с чудотворными медальонами. В них я не верю, но прячу у себя в ящике под бельем, потому что выбросить такой медальон – точно к беде.