Старая собака - Токарева Виктория Самойловна - Страница 13

— Я за три дня побывал в Ереване, Тбилиси и Баку, — сказал один другому.

— Значит, ты не был нигде, — ответил другой. — Ни в Ереване, ни в Тбилиси, ни в Баку. Правда, девушка?

— Он был в самолёте, — сказала Инна и оглянулась на машину. Ей хотелось, чтобы Он увидел её, и увидел, что она нравится и годится на большее, чем на то, чтобы ею забивали недостающие участки в жизни. Как чучело паклей. Но Он не увидел. Он смотрел перед собой. Его лицо было мрачным и сосредоточенным, и Он походил на собственную жертву.

Инна обошла кинотеатр, но меню не увидела. Она решила, что была невнимательна, и пошла во второй раз, ощупывая глазами стены. И вдруг она поймала себя на том, что кружит, как лошадь в шахте. Мать рассказывала, что в прежние времена в шахтах работали лошади и двигались по кругу десять и двадцать лет. Потом они слепли, но не знали об этом, потому что в шахте все равно темно. А потом их поднимали на землю, но они уже не могли видеть ни неба, ни травы. И, очутившись на земле, начинали ходить по кругу, хотя это было уже не надо. Но иначе они не умели.

Инна сошла с круга, пересекла дорогу и направилась к автобусной остановке. Подошёл автобус. Она вошла в него и села на сиденье, которое было выше остальных. Автобус тронулся. Инну стало сильно трясти, и она догадалась, что сиденье располагается на колесе. Она пересела поближе к водителю, но тогда по ногам пахнуло жаром, видимо, в этом месте была отопительная система.

Инна встала и поехала стоя в полупустом автобусе, держась за ручку. Думала о том человеке, которого она любила. Он, наверное, решит, что Инна стоит в длинной очереди за билетом. Потом ему надоест ждать, он выйдет из машины и поднимется по лестнице к кассам. Там он спросит у кассирши: «Вы здесь не видели… такую высокую блондинку?» Потом он обойдёт вокруг кинотеатра, вернётся в машину, подождёт ещё немного и поедет домой. А во втором случае, то есть в том случае, если бы Инна не ушла, они вдвоём бы пошли в кино, потом он проторчал бы у Инны, а потом поехал домой. Во всех случаях он возвращался домой, как самолёт на аэродром. Полетает и приземлится. Но у самолёта — расписание и график, а у этого — свободный полет. У него никто не спрашивает отчёта. Он пользуется полной свободой внутри жестоких обязательств. Как орёл в зоопарке. Инна вспомнила его мрачное лицо, подумала, что никакой он не орёл и не самолёт. Несчастный человек. И его причины — действительно очень уважительные причины, и он горит с четырех сторон, как подожжённая газета. И он любит её, Инну, как сейчас говорят: по-своему. Наверное, ту лошадь в шахте тоже любили по-своему, и по-своему сочувствовали, и давали ей с ладони сахар и пряники.

Инна доехала до станции метро, сошла с автобуса и разыскала телефонную будку. Набрала номер Адама. Номер состоял только из чётных чисел, легко запоминался, был прост и ясен, как Адам. Запели гудки. У Инны было сейчас состояние, как тогда, в лесу, после суда. Хотелось сказать: «Мне страшно. Спрячь меня. Спаси. Черт с ней, с твоей собакой. Не вечная же она, в конце концов…»

В этот день с утра Вадим Панкратов отправился на работу в патентное бюро, но ни на чем не мог сосредоточиться. Он полулежал на стуле в своём кабинете, вытянув ноги, и думал о том, что «депрессия» происходит от слова «пресс». Тяжёлый пресс давит на нервы, и они отказываются реагировать на любые раздражители: приятные — вроде встречи с сотрудниками. И неприятные — вроде голода. Вадим не мог ни есть, ни радоваться.

— Что с вами? — заметил Нисневич.

Нисневич — начальник и порядочный человек. Он был разным — таким и другим, но всегда порядочным.

— У вас такой вид, будто случилось несчастье.

— Вы угадали, — сказал Вадим. — У меня несчастье. Пропала собака.

— А… Это я понимаю, — серьёзно посочувствовал Нисневич. — У меня у самого в прошлом году кот с балкона упал. Так верите, стыдно сказать, я смерть тёщи меньше переживал. Правда, мы жили в разных городах… — как бы извинился Нисневич.

Вадим посидел на работе ещё час и отправился домой и, пока шёл, вдруг уверовал, что в его отсутствие Радда вернулась домой. Нюх у неё, конечно, ослаб с годами, но все же это — собачий нюх, и Радда уже дома, и Светлана уже вымыла его в ванной и накормила супом с пельменями и кусочками докторской колбасы. Он придёт домой, и они обе его встретят. Вадим представил себе их глаза, когда они его встретят: серые Светланы и рыжие Радды. И ускорил шаги.

Возле своей двери он стоял какое-то время — очень сильно стучало сердце. Потом решился и позвонил. Дверь отворилась, и в ту же секунду, будто Светлана стояла за дверью. Взметнулись и замерли её глаза. Вадим увидел в них, что Светлана ждала их вдвоём: его и Радду. Она почти уверовала, что Вадим разыщет собаку и они вернутся вместе. Но Вадим стоял один. И Светлана — одна. Взметнулись и замерли её глаза. Это взметнулась и замерла надежда. Надежда повисела в воздухе какое-то мгновение, как всякий подброшенный предмет, и рухнула.

Светлана ничего не сказала, повернулась и пошла на кухню.

Вадим тоже ничего не сказал, прошёл в комнату и лёг на диван лицом к стене. Депрессия диктовала организму именно эту позу. Он закрыл глаза, чтобы проникало как можно меньше раздражителей, и тут уже увидел взгляд Светланы и понял, что такими одинаковыми взглядами он мог обменяться только со своей женой, и больше ни с одним человеком на всем свете. Они существовали с ней на одной колокольне, и как бы там ни бывало скучно, а иногда и безнадёжно, все-таки это была одна колокольня. Вадим подумал, что если бы он ушёл от Светланы, то, наверное, через какое-то время вернулся обратно, потому что нельзя надолго уйти от совести. Светлана была не только его человек, она ещё сама по себе была порядочным человеком. Бывают, конечно, моменты, когда порядочность не имеет никакого значения. Но это моменты. А в конечном счёте — в чёрные дни, да и в серые, и даже в розовые порядочность — это единственное, что имеет значение. Потому что порядочность — это совесть. А совесть — это бог. А Вадим — человек верующий.

Вошла Светлана, и в ту же секунду зазвонил телефон. Звонок был частый, требовательный, похожий на междугородный. Вадим почувствовал, что это Инна.