Лавина - Токарева Виктория Самойловна - Страница 18

— Значит, так: или Достоевский, или Ницше, — спокойно сказала Люля.

Месяцев ничего не понял.

— Достоевский носился со слезой ребенка, а Ницше считал, что в борьбе побеждает сильнейший. Как в спорте. А проигравший должен отойти в сторону.

Месяцев вспомнил выражение «на мусор». Значит, на мусор должна пойти Ирина, Аня и Алик.

— Если ты будешь ходить к ним сочувствовать, ты принесешь им большее зло. Ты даешь им надежду, которая никогда не сбудется. Надо крепко хлопнуть дверью.

— А если в двери рука, нога?

— Значит, по ноге и по руке.

— И по Алику, — добавил Месяцев.

— Я ни на чем не настаиваю. Можешь хлопнуть моей дверью. По мне.

— А ты?

— Я приму твой выбор.

— И ты готова меня отпустить?

— Конечно. Мы встретились в середине жизни. Приходится считаться.

— Ты найдешь себе другого? Ты опять поедешь в санаторий и отдашься на снегу?

— Как получится, — сказала Люля. — Можно в парадном. На батарее.

Она подошла к окну и легко уселась на подоконник.

Ревность ожгла Месяцева. Он поднялся и пошел к Люле, не понимая зачем.

— Не выдави стекло, — сказала Люля. — Выпадем.

Он мог выпасть и лететь, держа ее в объятьях. И даже ахнуться об землю он согласен, но только вместе, чтобы в последнее мгновенье ощутить ее тепло.

Когда перевезли рояль, в двухкомнатной квартире Люли стало тесно. Рояль требовал целую комнату.

Люля наняла маклера. Маклер расселил соседнюю квартиру. На это ушло пятьдесят тысяч долларов.

Деньги у Месяцева были, но лежали на счету Гюнтера. Люля позвонила Гюнтеру, он как раз собирался в Россию. Все кончилось тем, что соседняя двухкомнатная квартира стала собственностью Люли. Все сошлось, потому что должно было сойтись.

Далее Люля наняла строительную бригаду. Они сломали стены внутри нового помещения, образовался шестидесятиметровый кабинет-студия со своей ванной и хозблоком. На ремонт и обмен ушло два месяца. Рекордный срок.

Бригадир строительной бригады — молодой татарин с серьезным умным взглядом. Впоследствии выяснилось, что весь его ум уходил на то, как обштопать хозяйку. Он мог обштопать кого угодно, но не Люлю. Бригадир выполнял роль снабженца, доставал материалы. Цены в магазинах были разные, и бригадир мог целый день ездить по Москве в поисках наиболее дешевой плитки или досок. Появлялся в конце дня злой, приговаривал: «Не жрамши, не срамши». И это была правда. Он не ел, не ходил в туалет, чтобы сэкономить деньги и время. Но тратил время, силу, бензин, здоровье и в результате тратил больше, чем экономил. Месяцеву казалось, что жадность бежит впереди него.

Второй рабочий — Алексей. Он ясно видел свою цель: женщины и приятное времяпрепровождение. Для этого нужны были деньги. Алексей являлся на работу и начинал вкалывать в поте лица. Он был высокий, сильный, постоянно смеялся, лучился зубами и глазами, черта мог свернуть. Когда переставал улыбаться, глаза становились белые, пронзительные, криминальные. Если надо было вышибить у хозяйки дополнительную сумму, посылали Алексея, а бригадир оставался в стороне. Он как бы выше этого и как бы бессребреник. Ему вообще ничего не надо. Он и так может работать, за бесплатно.

Алексей напирал, как бык. Люля противостояла, как гладиатор. Между ними шла нескончаемая коррида.

Третьим в бригаде работал плотник, трогательный человек. Алкоголик. Он работал для того, чтобы скопить себе на похороны, не вводить семью в расход. Трезвым он бывал в первую половину дня. Потом доставал откуда-то бутылку, и после обеда, вернее, начиная с обеда разворачивалось иное полотно жизни.

Месяцев норовил дружить с бригадой и даже пил. Он увлекался новыми людьми, находил в них уникальные качества.

Люля противилась этой дружбе, говорила, что надо соблюдать дистанцию. Если подпустить близко, перестанут уважать и в конце концов обворуют и напортачат.

— Как тебе не стыдно, — укорял Месяцев. — Они такие же люди.

— Да, — соглашалась Люля, — такие же люди, но без совести.

В конце концов Люля оказалась права. Рабочих интересовали только деньги, но даже за деньги они не хотели работать. И кончилось тем, что халтурно сварили трубу, шов разошелся и вода залила нижний этаж. Пришлось делать ремонт соседям.

— Ну что? — спрашивала Люля. — Кто прав?

— Ты, — признавал Месяцев.

Люля действительно была права во всех случаях. Она всегда выражала дельные практические суждения, и становилось очевидно, что она прирожденный администратор. У нее была замечательная память и масса поверхностных знаний во всех областях. Она помнила все телефоны и знала всю деловую Москву. И знала, как надо поступать в том или ином случае. Все переговоры с Гюнтером она взяла на себя, и Месяцев видел, что Гюнтер ее боится.

Люля знала, как надо питаться, чтобы сохранить здоровье и форму. Хозяйство вела Тереза — глуховатая немка, из этнических немцев. Тереза была молчаливая и чистоплотная. Приходила и уходила. Это стоило денег, но Люля знала, где нужно экономить, а где нет. Нельзя экономить на своем здоровье, внешнем виде и душевном равновесии. Иногда закатывала приемы на сорок человек.

— Это надо, — говорила она. — Рука дающего да вознаграждена будет.

И в самом деле, после сабантуев подолгу держалось радостное, повышенное настроение.

У Ирины любой пустяк вырастал в неразрешимую проблему. А у Люли наоборот: неразрешимая проблема сводилась до пустяка.

Месяцев работал в своем кабинете-студии, готовил новую программу. От долгого сидения в нем накапливалось статическое электричество, он шел в половину Люли, находил ее там — радостную, оживленную, занятую. И каждый раз не верил: неужели ему такое счастье?

Муза Савельева решила сменить тактику ожидания на тактику психологического давления. Друзья и знакомые должны открыто выражать свой протест. При встрече — не здороваться и не подавать руки. А по возможности — устремлять гневный, негодующий взор. Как в опере. Человек-укор. Игорь должен понять, что его круг восстал против измены. Ему станет стыдно, и он вернется.

— Он не вернется, — обреченно сказала Ирина. — Он меня любил тридцать лет. Теперь там будет любить тридцать лет. Он так устроен. Это его цикл.