Автоликбез - Гейко Юрий Васильевич - Страница 59

Да, гигантское блюдо воды, которым потчевал нас океан почти две недели, вспучилось на горизонте туманным, лакомым куском — Америка...

Никто из нас здесь раньше не был, но стоит ли говорить, какое огромное место занимает в жизни каждого русского это понятие «Америка». Какая чудовищная мешанина царит в душах и головах «продуктов застоя», когда сталкиваются в них два «девятых вала» информации из прошлого и настоящего: империя зла и земля обетованная!

Мой товарищ где-то в середине Америки однажды сказал мечтательно: «А я помню час и минуту, когда ступил на американскую землю. Помню даже — какой ногой.»

А я вот не помню. Потому что мне на эту землю ступать запретили: у меня пропал паспорт с американской визой. Пропал или потерялся — доказать невозможно, но на следующий день после прибытия ко мне на судно поднялся огромный отутюженный иммиграционный чиновник и спросил: «У вас есть хоть какие-нибудь документы?» Я показал удостоверение «Комсомольской правды». «Это не документ», — повертел тот красные корочки, вызывающие дома и страх, и уважение, и трепет. Я достал международные водительские права. «Это — документ». Человек-гора сел писать что-то, потом достал из своей сумки «Поляроид», поставил меня к стенке каюты, вспыхнул блиц, и через минуту моя цветная физиономия уже венчала какие-то бумажки.

Рядом стояла Сусу, гражданка Соединенных Штатов, которая знала меня еще по России и удостоверила мою личность. Через пять минут я был свободен и впервые ступил на американскую землю, не помня от радости ни час, ни минуту, ни ногу. (На земле этой не было рядом с русским судном ни пограничников, ни таможни, ни единого полицейского.) Я мог следовать тысячу с лишним километров, до Сан-Франциско, где в консульстве меня ждал новый паспорт.

Итак, на территорию Америки меня пустили по водительским правам.

Однажды вечером, въезжая в Сан-Франциско через Золотые ворота, я заплатил, как и положено, два доллара. Повторяя этот же путь утром, я приготовил два доллара заранее, задолго до турникета, и услышал: «Ноу!» — «Почему?» — «В вашей машине больше двух человек, вы помогаете городу решать транспортную проблему — проезжайте бесплатно».

Едем дальше. Автобан забит: часы пик, и машины еле плетутся сорок-пятьдесят километров. Однако левый ряд пуст — так и тянет крутнуть руль левее, но на асфальте этого левого ряда какая-то надпись, читаю: «Только для тех машин: где больше двух человек». Это же для меня, у меня в машине пятеро!

Смело выхожу в левый ряд, утапливаю педаль газа, и «Кадиллаки», «Шевроле» и «Тойоты» нюхают высокооктановый выхлоп моего «Москвича»: до чего же рационально!

Разъезжая и расхаживая по Америке, я вздрагивал от инвалидных колясок в самых неожиданных для меня, российского человека, местах: на третьем этаже супермаркета, в театре, в автобусе, в метро, в подземном переходе, в конференц-зале на верхотуре небоскреба, на пароходе, в электричке, в туалетах. Вы видели инвалидные коляски в нашей стране в подобных местах? Нет, а почему?

Да потому, что они туда заехать не могут! У нас даже на Тверской, в столице, нет ни единого подземного перехода, по которому бы мама могла перевезти малыша в коляске на другую сторону улицы.

Почему, скажем, любой ремонт автострады на Западе напоминает иллюминацию Центрального телеграфа, а где-нибудь на трассе Москва-Волгоград об асфальтовом катке сигнализирует лишь невидимая грязная красная тряпка? Почему тысячи тысяч смертельных ям на дорогах нашей страны вообще никак не обозначены?

А ведь здесь везде чистая экономика: будет у нас так тогда, когда жизнь человеческая в нашей стране будет дорого стоить. Тогда и каток с дороги уберут, и ямы заасфальтируют.

Справедливости ради надо вам сказать, что до момента получения советского паспорта в консульстве России в Сан-Франциско, меня по всем шоссе и улочкам сопровождал темно-синий «Форд». Как только паспорт я получил — «Форд» исчез. И слава Богу, потому что из Сан-Франциско путь наш лежал в Лас-Вегас.

Вообще-то — не в Лас-Вегас, а мимо него: фирма «Имаго» остановку в игорной столице мира для русских не планировала. А зря. Потому что здесь ее операторы и режиссеры сняли самый колоритный сюжет о русских людях. Это мы, русские, взбунтовались и потребовали Лас-Вегаса.

...Я слишком поздно заметил, что итальянцы снимают меня телекамерой. Но когда вдруг увидел в упор ее радужный нахальный глаз, то в мгновение понял: в их фильме о нас сейчас снимается сенсационный сюжет под названием «Русские в Лас-Вегасе». И, поняв это, я решил доказать мировому капитализму, что перестройка нашего сознания не фикция, и что нынче мы ничего не боимся.

Я остановился, сунул руки в карманы брюк, вывернул их, пустые, и широко, по-американски улыбаясь, сказал:

— Ноу мани.

Режиссер Серджо был счастлив, лучшего и желать нельзя: только что были отсняты казино, «однорукие бандиты», зеленые игровые столы с кучами денег, фишек, растерянные и счастливые лица игроков, подъезжающие «Роллс-Ройсы», миллионеры и внедряющиеся в этот сугубо западный мир русские журналисты со ста долларами в карманах, и... вот он, прекрасный финал: «Ноу мани!»

Я, конечно, его обманул — пять долларов у меня осталось. В заднем кармане. Невероятными усилиями российского организма спасенные пять долларов. Вы спросите, почему невероятными?

Лас-Вегас...

Он врывается в наши машины еще задолго до города, еще в душной черноте невадской ночи, стоит нам только включить приемники: ритм! ритм!! ритм!!! Растворяя и гул моторов, и шелест шин, спугивая и сон, и мысли, этот ритм взбадривает уставшее за день тело лучше, чем настоящий бразильский кофе: нога сама прибавляет газ. То и дело сумасшедшую музыку прерывает неистовый, захлебывающийся голос диктора. «Лас-Вегас!», «Лас-Вегас! — выкрикивает он в счастливом экстазе в конце каждой фразы, — Лас-Вегас ждет тебя, Лас-Вегас только для тебя, кем бы ты ни был!»

Когда же на горизонте, в унисон этой музыке, — вначале едва видимая, а потом все более и более грандиозная — разгорается электронная пляска лазеров-прожекторов, становится ясно: Лас-Вегас, словно опытная куртизанка, готовит тебя к встрече с ним, и встреча эта будет незабываема.

Но как ни ждешь свидания, как ни волнуешься и как себе ни представляешь этот приближающийся легендарный город — Мекку авантюристов и миллионеров, — все равно ахаешь, когда из-за черного перелома низких гор в одно мгновение разливается под тобою сказочное зарево огней. Сверкает, живет и переливается все: каждый квадратный дециметр стен, деревья, струи фонтанов, рекламные щиты...

Представьте муравья, заползшего в шкатулку с бриллиантами, — наверное, наши ощущения были бы схожи.

Мы медленно, очень медленно катимся по ночному великолепию. Людей мало, они там, внутри, у столов и автоматов, в барах и ресторанах, за зеркальными дверями, в которые и войти-то страшно. На каждом казино светится, сияет, крутится, мигает цифра — количество долларов, которое здесь можно выиграть: «25.000», «50.000», « 100.000»... И чем цифра выше, тем роскошнее фасад и входные двери, тем респектабельнее интерьеры, тем дороже стоящие у входа машины.

Под какую, как вы думаете, цифру направились мы, русские? Совершенно верно: запарковав и тщательно заперев машины, мы двинулись на поиски самого роскошного казино-отеля «Цезарь», где можно выиграть один миллион долларов, — а чего мелочиться?

Идем и шутим, что Лас-Вегас — единственное в Америке место, где наш командированный может поправить свое материальное положение.

«Цезарь» является пред нами неожиданно: огромное здание какой-то потусторонней архитектуры стоит, мерцает зеленым светом стен, словно северное сияние, — ни окон, ни дверей. Находим все же вход, он вынесен от казино метров за пятьдесят и очень торжественен: колонны, статуи, подсвеченные живым, пульсирующим цветным светом фонтаны — мрамор и бронза. Но туда нас, любопытствующих, да еще каких-то иностранцев, нет, нас не «не пускают», а просто «не рекомендуют» туда идти. Может, вид наш полуспортивный смутил привратника, может, испугался он за свой миллион, не знаю, однако совету мы вняли, и, забегая вперед, скажу, что, проехав всю Америку, побывав во многих десятках организаций самого разного толка, мы ни разу не увидели в дверях контроль, мы ни разу не предъявили ни одного документа и не услышали слова «нельзя». Только здесь, в «Цезаре», да и то...