Кратос - Точильникова Наталья Львовна - Страница 50

– Кровь!

– Кровь!

– Кровь!

Один за другим, все тринадцать.

– Я дам вам пропуск, – говорю я.

И уже вижу, что будет дальше. Отступать поздно, да и не хочу я отступать. Истина стоит толики риска.

– Вы еще можете уйти, – говорит проводник. – Но мы не посвящаем в наши тайны тех, кто не стал нам братом.

– Я остаюсь, – сказал я.

– Вы должны сохранить в тайне все, что увидите, – раздается за спиной.

– Я согласен.

И я честен с ними, я закрываюсь, сердце окружает серебристый шар.

– Иначе смерть, – раздается справа.

– Иначе смерть, – говорят слева.

Я кивнул.

– Снимите камзол, – тихо говорит Игорь.

Я подчиняюсь.

– И рубашку, – добавляет он.

Весь мой маскарад перекочевывает к проводнику. Я на секунду пугаюсь, что они заметят след от имплантата на моей груди, но тут же успокаиваюсь. Современные методы имплантирования не оставляют шрамов. Было маленькое красное пятнышко, которое исчезло через несколько дней.

Меня берут за руки, часть стены передо мной подергивается туманом, идет волнами и исчезает, передо мной открывается готическая арка – вход в следующий зал.

Он также выдержан в красных тонах, видимо, подсветка внутри стен, отчего они кажутся сердоликовыми. Зал круглый, подсветка только внизу, так что своды теряются во тьме. По кругу идет прозрачный пластиковый шнур, он вмонтирован в пол и вписан в общий рисунок плитки. Есть еще два белых концентрических кольца ближе к центру. Больше в зале ничего нет.

Меня просят преклонить колени и сесть на пятки, как это принято у японцев. Остальные обходят круг и принимают ту же позу. Игорь справа от меня.

– Положи руки на шнур, – тихо говорит он. – Смотри.

Он касается пластика ладонями у запястий. Я следую его примеру.

В следующий миг из шнура вытягиваются полупрозрачные шнуры потоньше и обхватывают запястья, растекаясь тонкими браслетами. Игорь кладет руки на колени ладонями вверх, на запястьях такие же браслеты, за ними тянутся белесые шнуры, соединяя руки с трубкой на полу. Я делаю то же самое.

Звучит музыка. Какие-то древние песнопения, по-моему, санскритские. Я ничего не понимаю, но все равно это лучше, чем самодеятельные стихи.

– Активизируй переводчик, – шепчет Игорь. – Это санскрит.

Для современного человека не может быть непонятных языков. Я приказываю перстню связи переводить с санскрита, и приходит понимание. Кажется, это цитаты из Упанишад.

Веди меня от небытия к бытию.

Веди меня от тьмы к свету.

Веди меня от смерти к бессмертию.

Я Брахман, я – жертва, я – мир.

Санскрит сменяет древнееврейский, а индуистские песнопения – давидовы псалмы в оригинале. Потом арабский, и я слышу слова Корана. Видимо, сектанты считают себя наследниками всех мировых религий одновременно.

Кажется, затекли руки, словно тысячи иголочек вонзились в кожу. Я сжимаю и разжимаю кулаки и опускаю взгляд. Браслеты окрасились красным, от них отходят красные шнуры и вливаются в багровый шнур на полу. И я понимаю, что это трубки, и по ним течет кровь. Моя и сектантов. Меня охватывает ужас.

– Мы смешиваем кровь, и ты становишься нашим братом, – тихо говорит Игорь.

– Но, это же…

– Опасно? Нисколько. Так передается Т-синдром, но он у тебя уже есть, так что тебе терять нечего. Успокойся и подумай.

Пожалуй, он прав. Сто лет назад это была бы самоубийственная процедура. Обмен всеми возможными вирусами и переливание крови, невзирая на группу. Но теперь биомодераторы способны справиться со всеми этими проблемами: от уничтожения вирусов и бактерий до ликвидации неподходящих кровяных тел. Они же уничтожат чужие биомодераторы, им не совладать только с Т-синдромом. Интересно почему?

Кажется, я что-то нащупал. Я чувствую себя на миллиметр ют решения проблемы, словно разгадка за тонким стеклом, но я пока не понимаю, как его разбить. Или у меня нет сил.

– Здесь есть люди? – тихо спрашиваю я.

– Сегодня нет, – отвечает Игорь. – Каждый раз мы принимаем только одного нового брата.

– Но бывают?

– Конечно.

– И вы заражаете их Т-синдромом?

– Да.

– Ты так спокоен? Это же смертельная болезнь!

– Это не болезнь, это предназначение человечества.

– Что? Ты еще не видел? Человек просто исчезает! Вы намерены уничтожить человечество?

– Как человечество оно исчерпало свой резерв развития, мы должны перейти на новый уровень.

– Где этот новый уровень? Ты видел хоть одного выжившего?

– То, что кажется смертью, и есть переход. Понимаешь?

Да, я понял. Еще одна секта самоубийц. Не они первые, не они последние. Вместо того чтобы бороться, они приняли и обожествили свою смерть.

– Понимаю, – сказал я.

– Ты не веришь. Мы покажем тебе. Но не в этом зале. Выше.

– Ну, так ведите!

– Не сейчас. Я свяжусь с тобой. На сегодня все.

Мои браслеты светлеют, приобретают розовый оттенок, потом становятся прозрачными и падают с рук, втягиваясь в трубку на полу. Я смотрю на запястья: маленькие красные точки над венами, я бы никогда не заметил, если бы не знал.

Мне выдают темно-красную рясу. Вопросительно смотрю на Игоря: «Надеть?»

– Пока не надо. В следующий раз.

Я не уверен, что он будет.

Два часа ночи. Мой гравиплан поднимается над лесом, вдали видны огни Кратоса.

Я понимаю ужасную вещь: вокруг моего сердца нет защиты, и я совершенно не помню, когда она исчезла.

Дом моих родителей находится в университетском городке. Я очень люблю это место. Тихая улица с маленькими особнячками профессоров, без особых претензий и роскоши, зато с неизменным вкусом. В садах платаны, глицинии и жасмин. Желтый песок на стоянках гравипланов, окруженных фиолетовым местным кустарником, и блестящие никелированные столбики для парковки велосипедов.

Отец пригласил меня в девять утра, сославшись на спокойный день в управлении образования и необязательность своего присутствия. Мама в клинике. А это значит, что нам предстоит «мужской разговор».

Он подтянут и элегантен, но скорее склонен к скромности самурая, чем к изысканности царедворца, несмотря на высокий пост в чиновничьей иерархии. В темных волосах пробивается седина, хотя они ровесники с Хазаровским, а тот до недавнего времени играл роль героя-любовника при престарелой императрице. Думаю, мы с отцом очень похожи.

Мы играем в шахматы на балконе второго этажа. Рядом на столике в маленьких чашечках дымится чай и лежат круассаны, доставленные из ближайшей кондитерской. Отец практически не пьет, только по работе, для поддержания связей, и ненавидит это социальное пьянство. Я тоже рад отсутствию спиртного на нашем столе.

– Даня, – говорит он. – Ты понимаешь, что ты сейчас самый могущественный человек на Кратосе?

В сердце словно вонзается игла, облизываю губы и начинаю строить серебряный шар вокруг микроаннигилятора.

– Папа, это конфиденциальный разговор? – спрашиваю я.

– Да.

– Я слушаю.

– Страдин не тот человек, который может управлять империей. Его интересуют только расходы на армию и СБК. Финансирование науки и образования практически прекращено.

– Сейчас трудные времена, папа.

– Времена всегда трудные. Ладно, не это главное. Планомерное наступление на свободу тоже из-за трудных времен? В стране снова появились политзаключенные, люди осуждены по сфабрикованным уголовным делам.

– Я знаю о Хазаровском, – сказал я.

– Он не единственный, Даня. Собственность изымается без всяких оснований и распределяется между приятелями Страдина. А людей наказывают просто ни за что, за опрометчиво брошенное слово!

Я улыбнулся, вспомнив собственный пассаж об отделении от дяди Вовы.

– Знаю.

– И молчишь? За несколько лет он способен уничтожить все, что было создано императрицей!

– И что?

– Даня, ты с твоими метаморфами можешь легко захватить власть, Страдину нечего противопоставить.