На маленьком кусочке Вселенной - Титаренко Евгений Максимович - Страница 38

Димка пробыл здесь до вечера. Солнце на глазах спустилось и нырнуло за горизонт, когда он медленно возвращался вдоль речки.

Он ждал темноты. И в поздних сумерках окольными путями пробрался в парк. Сидел за кустами ивняка, у самой кромки Маслозаводского пруда, слушал оркестр.

Музыканты не отягощали себя разнообразием репертуара. И несколько раз в течение вечера можно было услышать все тот же энергичный, грустный фокстрот «Много у нас диковин…».

В понедельник, ссылаясь на заботы по хозяйству, Димка отказался от футбольной тренировки. Заглянул домой и на велосипеде отправился в Ермолаевку.

Мучила совесть перед Валеркой. Все последнее время он, можно сказать, отталкивал его…

Но Валерка остался Валеркой: ни единого намека, ни взгляда в упрек, будто они только-только расстались.

Посидели они на крыльце, словно ничто в мире не изменилось, и поболтали довольно непринужденно о пустяках: о несостоявшейся рыбалке, о Шерхане… Но вскоре Димка засобирался домой.

И когда уезжал, испытал странное чувство: как будто его визит к Валерке – обязанность, долг, он исполнил его, и пришло облегчение…

Словом, больше ничто не связывало Димку с Ермолаевкой, она стала для него чужой.

От сознания этого поначалу явилось даже какое-то недоброе удовлетворение. Но ближе к вечеру, когда довлеющим стало чувство пустоты вокруг и бессмысленности всего, чем бы ни пытался он занять себя, настроение его упало. И, кроме смутного желания сделать что-нибудь самое нелепое, самое глупое, иных не было. Припомнив канцелярию, он с ненавистью думал о ермолаевских учителях… С ненавистью думал об уроках, которые необходимо завтра отсидеть за своей инвалидной партой… С ненавистью думал о самой человеческой необходимости вечером ложиться в постель, утром вставать, куда-то спешить, что-то делать…

В этом состоянии он обнаружил вдруг, что ему сейчас только в обществе отверженного Хорька можно почувствовать себя непринужденно. Что-то вдруг сблизило их. Димка обрадовался этому открытию. И в поздних сумерках, увидев на завалинке Хорька, подсел к нему на правах старого знакомого.

Хорек был изрядно хмельным и все же, наливая себе в немытый граненый стакан вермута, перехватил воспаленный взгляд Димки.

– Может, все-таки шлепнешь?..

Сглотнув неожиданную сухость в горле, Димка кивнул.

– Жми! – Хорек протянул ему стакан. – Жми по-нашенски, закуски нема!

Вино оказалось довольно сладковатой жидкостью и в первые минуты разочаровало Димку. Но потом какое-то обволакивающее тепло разлилось у него в груди и, приятная, хлынула в голову легкость.

– Тяпнешь еще?

Не дожидаясь согласия, Хорек налил и протянул ему второй стакан, после которого все вдруг показалось Димке блаженно простым на земле – все, что недавно еще он так нелепо усложнял по своей глупости!..

Откуда-то из-под ног появилась еще бутылка вина. Хорек рассказал Димке, каким он раньше «соколом» был и как ни за что ему «крылья подрезали»… Хотя он, Хорек, еще не сдался и покажет себя!

В приступе взаимопонимания они жали друг другу руки. Потом снова пили.

Опускалась над Шахтами безветренная, теплая ночь и струилась крохотными, переливчатыми огоньками от Холмогор – мимо Шахт, мимо Ермолаевки, чтобы загустеть чернотой в дальнем конце ее, за Маслозаводской улицей. Димка не видел, как плывет ночь.

В ответ на откровенность Хорька он рассказал ему о своем конфликте с педсоветом. И не удивился, когда выяснилось, что с учителями можно «квитаться» точно так же, как с любым другим противником.

– Это мы враз оформим! – пообещал Хорек. – Без рукоприкладства, не боись! А, к примеру, высадим все окна, а? Лады?! (Димка кивнул: лады!) Твое дело только подсказать, кому, остальное моя забота! – И Хорек еще раз пожал Димке руку. – Все будет чисто, не боись! – Хлопнул его по плечу. – Мы с тобой наверняка снюхаемся! Корешами будем, шахтер, как пить дать! У меня одно дело есть в плане… Айда сейчас, а, саданем окна?! Ну, завтра так завтра! Мое слово – закон!

Всего этого Димка наутро не помнил. Помнил только, как, заталкивая его в постель, мать уговаривала: «Дима! Что же это ты, а?! Ну зачем это?! Ложись, ложись, пока отец спит!..»

Зря Валерка не рассказал Ксане про Димку, как тот схватил двойку по алгебре. И то, что произошло с Ксаной на уроке Софьи Терентьевны, повторяло Димкину ситуацию. Никто не хихикнул и не сострил в ее адрес, как это было бы в любом другом случае, даже глупый Костыль промолчал на этот раз – до того неуютно стало в классе. В этот день Софье Терентьевне из-за болезни преподавательницы химии отдали подряд два урока в восьмом.

Никаких особых соображений у физички не было, когда она вызывала Ксану. Должно быть, не слишком приятно учителям видеть на уроке перед собой человека, который внешне как бы присутствует в классе, а где при этом витают его мысли, неведомо.

Услышав свою фамилию, Ксана прошла к доске и взяла мел.

– Записывайте условия, – сказала Софья Терентьевна, обращаясь ко всему классу, и начала диктовать условия. Потом обернулась, не слыша за спиной характерного постукивания мелом.

Ученица ее стояла боком к доске, смотрела в окно и, держа мел в двух пальцах перед собой, не думала ничего записывать.

– Для тебя я тоже диктую, – заметила Софья Терентьевна.

И тогда Ксана сказала:

– Я сегодня не готова к занятиям. (Совсем как Димка!)

– Почему? – спросила Софья Терентьевна. (Точь-в-точь как Павел Петрович!)

Ксана посмотрела на нее и слегка пожала плечами:

– Просто не приготовилась.

– Как, то есть, просто? – сдерживая негодование, уточнила Софья Терентьевна.

– Просто, – будничным голосом повторила Ксана, затем положила непочатый брусок мела на полку возле доски и, не спросив разрешения, села за парту.

– Я ставлю вам двойку, – сказала Софья Терентьевна, неожиданно переходя на «вы».

Ксана достала из-за манжета носовой платок, вытерла пальцы.

– А после уроков мы еще поговорим, – сказала Софья Терентьевна, выводя в журнале оценку.

Это была первая в жизни Ксаны двойка. И как она позабыла, что ходить в школу, выполнять домашние задания мало – надо еще время от времени стоять у доски, отвечать на вопросы…

Уязвленная равнодушием ученицы, Софья Терентьевна не сдержалась, добавила:

– Разговор будет серьезным. Зайдете после следующего урока в канцелярию!

Однако следующий урок Софьи Терентьевны не состоялся.

Восьмой класс будоражило. На бедную голову Надежды Филипповны ежечасно грозили свалиться новые неприятности…

Сережка Дремов во время перемены подлил на сиденье стула учительницы чернил. И сбоку на белоснежной юбке Софьи Терентьевны расплылось большое фиолетовое пятно.

Это было жестоко.

Вызвали Надежду Филипповну. Она велела Сережке идти домой, ждать решения своей участи. Сережка собрал в сумку тетради, учебники и под всеобщее молчание вышел. Какие побуждения руководили им, когда он совершал свой неразумный поступок, осталось тайной. Но Ксана в канцелярию не пошла, и никто не напомнил ей об этом.

Димка поднялся угрюмый и опустошенный. Вчерашняя выпивка своей бездумностью поразила его. И он боялся встретиться глазами с матерью. Та попыталась что-то сказать, он торопливо собрал книги и ушел из дому на полчаса раньше.

А после занятий, чтобы не слышать упреков матери, не видеть Хорька, взял велосипед и с единственным намерением как-то убить время отправился колесить по улицам Шахт. Потом неровной, сильно разъезженной МАЗами дорогой уехал за шесть километров от поселка, к центру местных угольных запасов, где ворочал землю отец и где, завершая вскрышные работы, выдавал пока на-гора тысячи тонн пустой породы единственный карьер. За целый месяц Димка всего раз, еще до школы, выгадал время побывать на разработках.

Карьер сильно преобразился: раздвинул землю на полкилометра вширь и углубился. Экскаваторы копошились теперь в несколько ярусов. Грохот их моторов, ковшей, грохот породы, ссыпаемой в кузова машин, и рев МАЗов, что сплошным потоком неслись в одном и другом направлениях между карьером и отвалами, сливались в один яростно напряженный ритмический звук хорошо налаженных работ.