На маленьком кусочке Вселенной - Титаренко Евгений Максимович - Страница 36

Ермолаевка отказалась от него. И безрадостно было на душе у Димки. Приходилось как бы все начинать сначала. А разве можно вдруг начать свою жизнь заново?

Отец хотел пойти утром к Антону Сергеевичу. Димка воспротивился: не в том он возрасте, чтобы его дела устраивал отец.

По плану «мероприятий» в восьмом классе должно было состояться комсомольское собрание, перенесенное на двадцать седьмое сентября с начала месяца из-за дождей. И комсоргом группы была, между прочим, Ксана. Но группа создалась, по существу, в самом конце прошлого года, и кратковременные обязанности Ксаны были чисто символическими.

В связи с предстоящим «вечером» собрание опять перенесли.

После четвертого урока, заметив, что Антона Сергеевича у себя нет, Надежда Филипповна пригласила Ксану в его кабинет.

– Я разрешаю тебе идти домой.

– Почему? – спросила Ксана.

– Потому что… тебе надо отдохнуть. Ты еще не совсем поправилась…

Ксана подумала и тряхнула головой: нет.

– Словом, я не хочу, чтобы ты присутствовала на этой лекции! – не выдержала Надежда Филипповна.

– Почему? – повторила Ксана.

Надежда Филипповна хотела присесть на директорский стул, но вернулась, взяла Ксану за плечи, с прежним щемящим чувством страха или горечи заглянула в равнодушные глаза своей лучшей ученицы. Что там, за этим равнодушием?..

– Я требую, Ксана, – понимаешь, – чтобы ты ушла. И не после пятого урока, а лучше сейчас.

Ксана медленно покачала головой: нет.

Надежда Филипповна сокрушенно вздохнула:

– Напрасно ты. Никому ничего не докажешь этим…

Упрямо дрогнули тонкие брови Ксаны. Именно доказать она хотела, что никто и ничто ее не тревожит. Лекцию и весь этот сыр-бор вокруг неожиданного «вечера» она восприняла как личный вызов.

Надежда Филипповна отошла от нее, присела.

– Может, ты все-таки уйдешь, Ксана?..

И снова медленное движение головой: нет.

Надежда Филипповна шевельнула пальцем тяжелое пресс-папье на тумбочке справа от себя.

– Ты знаешь, что Дима теперь будет учиться в шахтинской школе?

Ксана не ответила.

– Сделал он это, в сущности, по моему настоянию, – призналась Надежда Филипповна. – Я много думала и решила, что так правильней… Здесь у него могут быть неприятности.

Ксана промолчала.

– Хорошо, иди в класс. Через минуту звонок. – Надежда Филипповна поднялась. – Я тебя прошу: пожалуйста, подумай. Мне бы очень хотелось, чтоб ты ушла домой.

Но Ксана не ушла. Прямая, напряженная, она заняла место на последней скамейке и за два часа, которые тянулся этот «вечер», ни разу не пошевелилась.

Софья Терентьевна рассказала старшеклассникам, что настоящая дружба основывается, как правило, на общности интересов (Маркс и Энгельс, Герцен и Огарев), что прочность дружбы зависит также от того, на что направлены эти самые интересы. Если они связаны с революционной борьбой, с думами о благе народном, дружба нерушима (Маркс и Энгельс, Герцен и Огарев). То же самое – и о любви, в которую постепенно перерастает дружба между мужчиной и женщиной (декабристы, их жены, которые отправились вслед за мужьями в Сибирь. «Есть женщины в русских селеньях…»). Любовь – это великое чувство, которое должно облагораживать, двигать человека на труд, на подвиг, нельзя опошлять любовь. Дружбу тоже опошлять нельзя. В старое время любовь была трагедией (Каренина и Вронский, Ларина и Онегин). В нашем обществе, где женщина имеет равные права с мужчиной, любовь приобрела совсем иные качества («Два капитана» Каверина). И любовь и дружба между юношами и девушками – очень ответственные отношения, которые проверяются временем и разными испытаниями. Если говорить откровенно, как взрослому человеку со взрослым, тут всего полшага до глубочайшей ошибки, а иногда – до трагедии. В лучшем случае это разочарование в любимом человеке, а в худшем… (кинофильм «Человек родился» все смотрели?). «Любовью дорожить умейте, с годами дорожить вдвойне, любовь не вздохи на скамейке и не прогулки при луне»…

После ее выступления минут пять не находилось желающих высказаться, хотя физичка и призывала всех «поспорить».

Наконец что-то о Ромео и Джульетте разъяснила староста десятиклассников Лялька Бондырева. Ей нельзя было не выступить, у нее такая болезнь – активность, и в школе еще не было собрания, на котором бы она не вставила слова.

Лялька вытолкнула к трибуне свою закадычную подружку Галку… И поначалу дискуссия на тему о дружбе и любви напоминала «принудиловку», где каждый торопился побыстрее отработать свое, уж если сбежать не удалось. Потом тоненькая и пугливая Дина Мамыкина из девятого обрушилась на своих мальчишек, что нет у них никакой вежливости к слабому полу, да и просто вежливости у них тоже нет.

Это сразу оживило разговор. И больше не приходилось никого тянуть за руку: желающих сказать свое особое мнение стало много.

Только восьмиклассники молчали дружно и категорически, будто воды в рот набрав.

От восьмого класса выступил один Сережка Дремов. Сначала он долго уговаривал пойти пошмурыгать с трибуны Костыля, тот впервые заартачился. Тогда Сережка разозлился и вышел к трибуне сам.

– Чепуха все это: любовь там, дружба – как это говорится? – между полами, – заявил Серега. – Потому и называется противоположный пол. То есть против – и никаких перемирий! Между полами все время война! У нас на улице дядька Алексей каждый день дерется с женой. Но тетка Настя сильнее, и он всегда ходит поколоченный. Правда, он еще и пьяный всегда, – может, поэтому?

Софья Терентьевна попросила Сережку Дремова не подменять серьезного разговора анекдотами. Сережка Дремов обиделся и, заявив, что остается при своем мнении, покинул трибуну.

Ксана шла домой усталая и разбитая, с тягостным чувством только что сделанной глупости. Слова доклада, как и выступлений, скользили мимо ее сознания… Она действительно никому ничего не доказала. Да и желания доказывать, как она поняла теперь, вовсе не было. Послушайся она вовремя Надежду Филипповну, ушла бы сразу после четвертого урока и уже сидела дома…

К вечеру в Шахты наведался Валерка. Хотел рассказать Димке о лекции про любовь и дружбу, раздумал. Посидели на лавочке перед домом. Валерка чувствовал холодок по отношению к себе со стороны друга и старался не быть навязчивым.

А Димка сам не мог понять, откуда появился у него этот холодок. Но Валерка в его представлении уже стал человеком из какого-то иного мира, в который ему, Димке, путь заказан. Видимо, это и разделяло их.

В окрестностях Долгой стойко удерживалась теплая, солнечная погода. Осень обрушилась внезапными дождями и отпрянула невесть куда от Ермолаевки, Шахт, Холмогор. Малолетние городошники, вздымая босыми ногами черную пыль, носились по улице мимо друзей в одних трусах, как среди лета.

– Пойдем порыбачим завтра? – предложил Валерка

– Не знаю… – слицемерил Димка. – Посмотрю в школе… Может, приду.

Прощались они, испытывая взаимную неловкость: Валерка – печальный, Димка – злой на самого себя.

Он говорил искренне, когда на вопрос Надежды Филипповны, трудно ли ему, ответил: «Не знаю». Он многого не знал и не понимал из того, что творится с ним. И точно так же, как, со своей стороны, Ксана, боялся увидеть ее. Пропала из жизни та ликующая ясность, что еще недавно переполняла его, делая и ночи радостными и дороги радостными… Надежда Филипповна полагает, что он держался на педсовете с достоинством, а Димка презирал себя за этот совет. Ему бы ничего не говорить, отказаться – и точка. А он разоткровенничался.

Наконец, мог он ослушаться Надежду Филипповну и не уходить из ермолаевской школы? Мог. Однако ушел. Потому что оказался бессильным. И Ксана должна знать об этом его постыдном бессилии, как знает Валерка, как знают ермолаевские учителя… Вот отчего зародилось в нем то угрюмое отчуждение, что непроизвольно распространил он не только на Валерку, но и на Ксану. Будто они виноваты в его слабости.