Воспоминания - фон Тирпиц Альфред - Страница 77

Вопрос о перерыве моего лечения отпал, ибо канцлер передал мне свое желание, чтобы я не возвращался в Берлин, дабы не возбуждать излишнего внимания. Еще 24 июля рейхсканцелярия уведомила по телефону имперское морское ведомство, что мое возвращение обострит положение. Самовольное возвращение я считал некорректным, да и бесполезным, тем более что канцлер, задетый за живое исходом спора из-за новеллы 1912 года, ревниво держал меня подальше от иностранных дел и начал распространять сказки о том, будто я вмешивался в его политику. Вообще же из ежедневных сообщений моих подчиненных, которые, естественно, получали далеко не полную информацию от министерства иностранных дел, я не мог составить себе ясной картины положения, и потому полагал, что ни одна держава не решится взять на себя ответственность за расширение конфликта. К такого рода напряженным моментам мы привыкли уже давно. Бюлов всегда справлялся с ними. Обострение положения после вручения ультиматума, в особенности же весть о возвращении нашего флота в отечественные порты, заставили меня, не спрашиваясь у канцлера, вернуться 27 июля домой.

Ультиматум был вручен сербскому правительству 23 июля. Первоначально предполагалось сделать это 16 июля. Однако Вена отсрочила вручение ультиматума, чтобы выждать отъезда из Петербурга воинственно настроенного президента Пуанкаре. В Берлине жалели об этой проволочке, вследствие которой впечатление от преступления и мотивы австрийской акции утратили свою свежесть. Несмотря на это расхождение во взглядах Вены и Берлина, оба правительства стремились к сохранению мира; они лишь держались разных мнений по вопросу о способе, который следовало применить, чтобы разорить сербское осиное гнездо, не подвергая опасности мир. Берлин стоял, очевидно, на более правильной точке зрения. Если вообще следовало вводить войска в Сербию, что, впрочем, было гораздо рискованнее, чем предполагали авторы проекта, то действовать следовало быстро и внушительно, дабы, захватив залог, проявить полную готовность к переговорам.

Самую трудную психологическую задачу представляет германская политика в тот момент, когда стал известен ответ Сербии.

25 июля Сербия в основном приняла требования австрийского ультиматума и выразила готовность вести переговоры об остальных пунктах. Мне неизвестно, в какой мере Англия, Россия, Франция и Италия своим давлением на Белград способствовали этому политическому успеху Австрии. Во всяком случае невозможно отрицать, что сербский ответ означал неожиданную уступку, и я не считаю, что австрийское правительство правильно оценило положение, признав этот ответ неприемлемым в качестве базы для дальнейших переговоров. Бетман-Гольвег и Берхтольд не поняли, насколько существенен был уже достигнутый дипломатический успех. Поскольку честь Австрии была спасена, а сам Бетман-Гольвег стремился во что бы то ни стало предотвратить европейскую войну, опасность такой войны, вероятно, можно было бы устранить уже 25 июля, если бы Австрия удовлетворилась своим успехом. Можно было назначить Сербии короткий срок для проведения в жизнь сделанных ею уступок в качестве условия для переговоров об остальных требованиях. Если бы и эти требования вызвали международное вмешательство, то это не уменьшило бы той огромной ценности, которую представляло для Австрии согласие Англии на унижение Сербии. Дело приняло иной оборот. Корабль взял неправильный курс и продолжал двигаться в этом направлении.

Бетман и Берхтольд не сумели различить те невесомые факторы, которые должны были выступить на сцену, коль скоро сербский ответ был бы использован в качестве предлога для вторжения. Ответ Сербии давал возможность продолжить переговоры, но его оставили без последствий, хотя это вызвало опасное усиление военной партии в Петербурге. Уверенность в мирных намерениях Антанты, особенно Англии, порождала у государственных деятелей центральных держав{159} надежду на локализацию конфликта с Сербией и привела к тому, что Вена заговорила с Сербией более решительным тоном. Чтобы лишить сербов возможности подкапываться под Австрию, австрийцы бросились в гораздо большую опасность и, как говорили, прыгнули в воду из страха перед дождем.

Напряженность положения побудила канцлера и сэра Эдуарда Грея выступить с предложением посредничества. Я не могу говорить об ошибке, которую, но моему убеждению, совершил канцлер по отношению к британским предложениям посредничества, делавшимся начиная с 25 июля, не указав предварительно на то, что им руководили наилучшие намерения.

Дипломатические шаги, предпринятые канцлером, самым убедительным образом продемонстрировали его стремление не допустить мировой войны. Я имею здесь в виду его содействие возобновлению австро-русских переговоров, прерванных по недоразумению русской стороной, затем умеряющее влияние, которое он оказывал на Вену после отклонения сербского ответа и, наконец, сделанное им предложение посредничества, основанное на временной оккупации Австрией части Сербии, вплоть до удовлетворения последней австрийских требований. К этим доказательствам миролюбия присоединяются другие, о которых речь будет впереди. Как же случилось, что, несмотря на проявленную добрую волю, дело мира потерпело крах? Причина в том, что совершенно ложная надежда на действительное стремление Антанты и особенно Англии к миру, которая внушила веру в возможность локализовать экзекуцию Сербии, продолжала оказывать свое действие и еще ухудшала и без того слабое дипломатическое искусство нашего руководства.

Когда 26 июля сэр Эдуард Грей предложил, чтобы Англия и Германия при участии Франции и Италии выступили в качестве посредников, канцлер проглядел представившуюся ему возможность, так же как и при оценке сербского ответа. Правда, по отношению к английскому предложению о созыве конференции следовало соблюдать осторожность. Как показал опыт, на подобных конференциях Германия оказывалась в невыгодном положении вследствие дипломатического перевеса крупнейшей морской державы, порождавшего пристрастное отношение к ней всего собрания. Однако в тот момент нельзя было отклонять греевское предложение о создании европейского «ареопага» (выражение Бетмана), ибо оно представляло единственную возможность избежать мировой войны. Бетман мог тотчас принять предложение Грея о созыве конференции послов с условием, чтобы Австрии было разрешено захватить определенный залог в Сербии, на что Грей позже (30 июля) и согласился по предложению Бетмана. Однако канцлер стал на такую точку зрения, которая дала врагам повод утверждать, что он считал несовместимым с достоинством Австрии принять «добрые услуги» четырех великих держав; кроме того, он считал, что Германия не желала вмешиваться в сербские дела, а австро-сербский конфликт уже начался и был неизбежен. По его мнению, можно было стремиться лишь к тому, чтобы локализовать его. В соответствии с этим он 27 июля телеграфировал Лихновскому: Мы считаем невозможным привлекать нашего союзника к европейскому суду в связи с его конфликтом с Сербией. По сообщению австрийского посла, Ягов в тот же день уведомил его об отказе германского правительства от участия в предложенной Греем конференции.