Воспоминания - фон Тирпиц Альфред - Страница 55

Все предлагавшиеся нам изобретения, в полезности которых я не был уверен, переправлялись мною в Петербург, где с жадностью хватались за всякую новинку. Там строили так, как будто хотели извлечь белый цвет из всех цветов радуги. Горячее желание русского морского командования превратить свой флот в какой-то конгломерат изобретений отнюдь не пошло ему на пользу. Я неоднократно делал царю различные намеки, которые сводились к следующему: Пусть его величество не выслушивает столько советов; нужно найти человека, которому можно было бы предоставить полную самостоятельность; без этого невозможно внести систему в историю. Высокое доверие, которое царь оказывал немецким офицерам, особенно Гинце, было ценным политическим капиталом, который мы, однако, не сумели использовать, как это сделали бы Штейн и Бисмарк. Не использовали мы в достаточной мере и тот факт, что после отозвания Гинце у царя остался согласно древней традиции прусский флигель-адъютант.

После победы над Россией Япония испытывала большие финансовые затруднения, ибо личное упорство царя и посредничество американцев, за спиной которых ловко укрывалась английская дипломатия, лишили и без того бедную империю ожидавшегося ею возмещения военных расходов. Я слышал из разных источников, что в период между 1905 и 1914 годами Германия не раз могла достигнуть соглашения с Японией, предоставив ей заем. Личные впечатления от встреч с японскими государственными деятелями, с которыми я поддерживал дружественные отношения, заставляют меня признать эту возможность весьма вероятной, и я уверен, что Япония не раз пускала в этом направлении пробные шары, которые наша дипломатия не заметила или не решилась заметить из страха перед англо-саксами. Правда, постичь политическую психологию Японии нелегко.

Если бы вместо того, чтобы разыгрывать из себя того пострела, который везде поспел, мы уяснили себе истинное соотношение сил, на котором зиждется мировая политика, то возможно, что с помощью Японии нам удалось бы вообще устранить возможность мировой войны. Еще в 1915 году и даже в 1916 году Япония одним жестом могла положить конец войне, если не придать ей благоприятный для нас оборот. Но для этого было необходимо столковаться с Россией и обратить главный фронт против англо-саксов. Нам следовало искать союза на жизнь и на смерть с великой державой Азии. Пока руководители империи наносили в войне политические удары России и открыто старались установить тесные отношения с Англией, невозможно было ожидать перехода Японии на нашу сторону. Когда мы склонились перед угрожающими нотами Вильсона, Япония, разумеется, оставила мысль войти с нами в соглашение.

Японцы властолюбивы и алчны. В этом отношении они являются первобытным народом. Но теперь, когда они достигли господствующего положения в Восточной Азии, для них было бы глупостью ссориться с Америкой из-за тихоокеанских островов или расовой чести. Главным спорным вопросом останется Китай, рынок которого Америка не позволит отнять у себя, хотя японцы надеются установить над ним свое господство, как это сделали когда-то маньчжуры. Не думаю, чтобы японцы считались с возможностью пробуждения Китая в ближайшем будущем. Они захотят так крепко забрать Китай в свои руки, чтобы он не только перестал быть для них опасным, но сделался, напротив, полезным.

Если бы японцы не были близорукими политиками, они поняли бы, что соглашение с англо-саксами в конечном счете не принесет им никакой пользы и что их могущество будет покоиться на глиняных ногах, пока они не сделают всего от них зависящего, чтобы на случай столкновения с Америкой обеспечить себе наиболее выгодное международное положение. Сепаратный договор, который Япония заключила с царем в 1916 году, показывает, впрочем, что ее государственная мудрость искала опоры повсюду, где можно было предполагать решимость занять твердую позицию по отношению к англо-саксам. После того как Германия и Россия обратили друг друга в развалины, возможность заключения германо-русско-японского Тройственного союза, который обеспечил бы свободу всего мира, конечно, исчезла, и по крайней мере на ближайшее время Японии придется самостоятельно заняться решением огромных задач, которые она на себя взвалила. Будущее всех неангло-саксонских держав является проблематичным.

В сущности каждый военный корабль, строившийся на земле вне пределов Англии, являлся для нас преимуществом, ибо укреплял равновесие сил на море. Всемогущество англо-саксов на море и во всем свете до мировой войны еще не было объявлено священным. Подобно тому, как, например, Болгария и Румыния могли наряду с великими континентальными державами создавать свои собственные армии, которые, не имея самостоятельного значения, были, однако, способны приобрести большое значение в качестве союзников, так рядом с британским флотом строились малые флоты, приобретавшие известное значение в связи с высказанной Бисмарком идеей союза{106}.

Раз монополия Англии на морях была признана, становились невозможными не только всякое строительство флота, не только всякая самостоятельная политика, но, позволю себе сказать, также и всякое чувство независимости других народов. К чему же тогда строили корабли Япония, Франция, Россия и Америка, к чему строили их Италия и малые государства? Если говорят, что было все равно бесполезно вступать в соревнование с самой могущественной морской державой мира, то, значит, для всякого государства было совершенно бесцельно иметь флот.

Собственно говоря, нет никакого основания считать, что интересы народов на море не могли быть приведены в такое же взаимное равновесие, как на суше. Конечно, в военном отношении сильнейший на море благодаря господству над неограниченными пространствами имеет гораздо больше преимуществ, чем сильнейший на суше. Но его всемогущество может быть сломлено благодаря военному счастью, которое в морских сражениях играет еще более решительную роль, нежели в сухопутной войне, а также благодаря заключению союзов. Я стоял на той точке зрения, что политики строительства флота и заключения союзов должны взаимно дополнять друг друга: без взаимной связи они теряют свою сокрушающую силу. Однако карта союзов имела различный вид в зависимости от того, рассматривали ли мы ее с точки зрения мировой и морской политики или с точки зрения традиционного четырехугольника Берлин – Париж – Вена – Петербург, который ограничивал обычный горизонт германской дипломатии. С первой точки зрения некоторые мелкие государства могли стать важнее, нежели иная старая великая держава.