Воспоминания - фон Тирпиц Альфред - Страница 35

Бисмарк был, пожалуй, единственный человек, способный добиться примирения с Францией. Поскольку это примирение, однако, не состоялось, указанное направление мыслей стало чуждым для состарившегося князя. Он уже не понимал, что в изменившейся международной обстановке политика равновесия сил на море и способность к заключению морских союзов являлась обязательной предпосылкой дипломатического сближения с Россией, которого он требовал (необходимость такого сближения была ясна и для меня). Учитывая враждебность британцев, которая с 1896 года проявлялась совершенно открыто, вопрос мог ставиться только так: можем ли мы, стиснутые на нашей перенаселенной территории, сохранить мир с Англией, не капитулируя перед завистью ее купцов, и сможем ли мы выдержать войну с нею, если она решит блокировать нас?

Решение этих вопросов не могло быть достигнуто ни в отсутствии флота, ни при наличии заграничного флота; для этого нужен был такой линейный флот, боеспособность и ценность которого в качестве союзника могла бы затруднить англичанам нападение на нас. Действительно, «наступили новые времена», как сказал старый князь при последнем посещении гамбургского порта, сравнивая царившее там необычайное оживление с неторопливой жизнью старого Гамбурга, в котором господствовали англичане.

После того как мы просидели два часа за столом, князь пригласил меня совершить с ним поездку по Саксонскому лесу. После обеда он никогда не отдыхал. В экипаже повсюду стояли большие бутылки с пивом, их открывали и распивали; не отставать от его сильной натуры было довольно трудно. Чтобы свободнее говорить в присутствии кучера, князь изъяснялся на иностранном языке и поскольку деликатность уживалась в нем с порывистостью, он выбрал английский, решив, очевидно, что мне, как моряку, он особенно хорошо знаком; сам он говорил по-английски прекрасно. Он беспощадно критиковал кайзера, но не рассердился, когда я запротестовал против его сильных выражений, указав, что как офицер я обязан выступить в защиту кайзера. Он рассказывал, что в 1848 году императрица Августа добивалась отречения короля и отказа от престола принца Прусского и что когда депутат фон Бинке спросил его в качестве лидера правых в палате, как он отнесся бы к предложению о передаче престола принцу Фридриху-Вильгельму при регентстве принцессы Августы{67}, он ответил, что потребовал бы ареста автора подобного предложения; впоследствии принцесса еще раз говорила с ним в Потсдаме и, энергично хлопая себя по ляжкам, заявила, что думает только о своем сыне, после чего последний вышел из оконной ниши, где он дожидался, и, плача, протянул к нему{}n» руки. О кайзере Фридрихе Бисмарк отзывался с симпатией; уже будучи болен, он оказывал содействие канцлеру вопреки императрице Виктории. Кайзеру{}n» я могу передать следующее: он, Бисмарк, хочет одного чтобы его оставили в покое (to be let alone) и дали ему спокойно умереть. Он выполнил свою задачу, и для него нет больше ни будущего, ни надежд.

Поездка продолжалась два часа; несколько раз начинался дождь, но верх коляски не поднимался. Князь курил трубку и рассказывал о своем прежнем увлечении охотой; когда-то он мог проскакать сто миль, чтоб подстрелить козла. А теперь он – разбитый старик и ему доставляет удовольствие видеть дичь, но он уже не может заставить себя послать пулю в блестящий мех красивого животного. Рассказывал он и о своей покойной жене, которая была ему опорой; при этом глаза его наполнились слезами. Я поражался тому, как точно описывает он свое состояние. Говорил он и о своих отношениях с англичанами и о том, что всегда любил моряков, но только нас – настоящих моряков, а не флотских генералов.

Я старался оказывать ему почти царские почести; это диктовало мне чувство, да иначе и нельзя было поступать. При выходе из коляски я встал во фронт и отдал ему честь; перед усадьбой собрались люди и кричали «ура». Мы приехали к ужину; я снова сидел рядом с Бисмарком. Тут мне следует упомянуть еще об одном его тактичном поступке. Мне хотелось получить его фотографию с автографом, но я знал, насколько неприятно действуют подобные просьбы и, сопровождая принца Генриха в Италию, с отвращением наблюдал за грызней из-за орденов и фотографий. С другой стороны, я жалел о том, что в свое время не осмелился попросить что-нибудь на память у старого Мольтке, когда по поручению Штоша информировал его в Киле о торпедах и ощутил при этом ясность его ума. Бисмарк избавил меня от необходимости просить его и, сославшись на то, что помнит моего старого отца еще с первого класса «Серого Монастыря», вручил мне свою фотографию для передачи отцу, который тогда еще был жив.

Я посетил этого старого барина еще дважды – последний раз в свите кайзера, который после торжественных проводов принца Генриха в Циндао несколько неожиданно отправился из Регенсбурга в Фридрихсруэ со всеми сопровождавшими его лицами. Бисмарк принял кайзера сидя в кресле на колесах, у скромного входа в свою усадьбу. Мы сразу же пошли к столу; Бисмарк уселся лишь с посторонней помощью, но затем опять посвежел; я сидел как раз напротив князя, рядом с ним кайзер, а рядом со мной будущий генерал-полковник фон Мольтке. Князь постарался завести политический разговор о наших отношениях с Францией и т.д. К моему большому огорчению, кайзер не поддержал этот разговор и беседа свелась к обычным за императорским столом анекдотикам.

Всякий раз, когда Бисмарк заговаривал о политике, кайзер не обращал на это внимания. Это ужасно, – прошептал мне Мольтке; нам казалось, что кайзер не проявляет должного уважения к такому человеку{70}. По какому-то поводу Бисмарк произнес слова, запомнившиеся мне своей пророческой серьезностью: Ваше величество, пока вы имеете таких офицеров, вы можете позволить себе решительно все; но если вы лишитесь их – все пойдет по-другому. Кажущаяся легкость, с которой были произнесены эти слова (могло показаться, будто Бисмарк не придает им значения) продемонстрировали его замечательную находчивость; в них сказалось все его мастерство.

Когда мы расходились, князь проводил кайзера в своем кресле до самых дверей, а затем мы попрощались с ним, – каждый в отдельности. Бисмарк дружественно пожал руку фон Бюлову, фон Микелю и другим. Передо мной к нему подошел начальник кабинета фон Луканус, который способствовал его отставке в 1890 году. Он попытался протянуть князю руку и отвесить ему поклон. Тогда разыгрался оригинальный спектакль, который произвел на нас сильное впечатление. Князь сидел, как статуя, ни один его мускул не двигался, а глаза смотрели сквозь приплясывавшего перед ним Лукануса. Князь ничего не сказал, и черты его лица не выражали отвращения, но они превратились в неподвижную маску; Луканус понял и удалился. Затем подошел я, а после меня – мой верный капитан фон Геринген. Тот был настолько возбужден (это был темпераментный господин), что нагнулся и поцеловал руку князя. Меня это обрадовало; я также старался по мере возможности дать почувствовать князю свое отношение к нему, но поступок г-на фон Герингена был энергичнее. Князь обнял Герингена и поцеловал его в голову. Это мое последнее воспоминание о Бисмарке.