Край безымянных вершин (отрывки) - Тихи Герберт - Страница 3

Долина продолжала спускаться, над кустами засветились белые стволы березок. Мы разбили очередной лагерь, на высоте четыре тысячи сто метров.

У нас были дрова, костер и прекрасный обед — чай, масло, кровяная колбаса, жареная печенка. Но, самое главное, перед нами возвышалась северная вершина Дхаулагири.

Много гор приходилось мне видеть: Нангу-Парбат в Кашмире, Канч в тропических джунглях Сиккима, Кайлас, священную гору Азии, отражающуюся серебряной пирамидой в зеркальных водах озера Манасаровар. Но ничто не может сравниться с видом на семитысячник Дхаулагири со стороны Барбунг Кхола. В эти дни я жил в непрерывном опьянении красотой. И, разумеется, мы прикидывали, как совершить восхождение.

— Вон по тому гребню, затем через тот карниз, и мы уже на предвершинном гребне.

— Легкая гора, — подтверждал Пазанг.

Но мы видели только последние тысячу или две тысячи метров. А главные трудности скрывались внизу.

И все же я не сомневался, что здесь мы совершим большое восхождение. Карта показывала наличие трех семитысячников, и, судя по той же карте, ледники с северной стороны были не слишком крутыми. Наиболее доступной казалась вершина Чурен Химал высотой 7360 м.

Я постарался заразить своим увлечением Пазанга: показал ему карту, ткнул пальцами в горизонтали, обещающие пологий ледник, и заявил, что это совсем легкий «двадцатичетырехтысячник» — Пазанг привык считать в английских футах. Его умный, но в данном случае ничего не понимающий взор скользнул по карте. Затем шерпа сказал:

— Хорошо, легкая вершина, возьмем ее.

Несколько дней я оставался в плену собственной иллюзии, так как не мог еще правильно истолковать все хитросплетения карты…

А долина Барбунг Кхола становилась все великолепнее. Деревень не было, зато нам часто попадались культовые сооружения: ряды чортенов, каменных арок, сквозь которые можно пройти, лишь пригнув голову. И ни одной человеческой фигуры кругом! Здесь обитали одни боги, и надо сказать, что они выбрали себе неплохое место.

На склоне прямо против нас, очень крутом, с отвесными скальными массивами мы увидели маленькое строение — детский кубик среди утесов-великанов.

— Монастырь, — объяснил проводник.

— А как же ламы попадают туда? И чем они живут? — удивился я.

— Они летают по воздуху…

В Азии мне часто приходилось слышать о чудесных превращениях, при которых человеческое тело становится невесомым. Правда, сам я этого не видел, и лишь двое или трое из моих собеседников утверждали, будто лично наблюдали подобное явление. Нам это кажется невероятным, но послушайте, что сказал мне один крупный немецкий физик:

— Вы знаете, что такое сила тяготения? — спросил он. — Что это — волны? Волновые колебания? Мы можем ее рассчитать, но подлинная природа этой силы нам неизвестна. И я допускаю, что отдельные люди после длительных упражнений научились излучать волновые колебания, которые нейтрализуют силу тяготения. Я, конечно, не убежден в этом, но как ученый могу допустить такую возможность.

Вспомнив эти слова, я решил не спорить с проводником, а три дня спустя, когда мы вышли, наконец, к деревне, спросил у местных жителей, как бы мне пройти в монастырь.

— Чужеземцу незачем туда идти, — отвечали они, — монахи все равно улетели.

Они так и сказали — «улетели». Я несколько раз переспросил Пазанга, и он, мобилизовав все свои языковые познания, не подыскал иного слова, кроме того же самого: «улетели».

С каким бы удовольствием я использовал свои записные книжки, которые таскал с собой всю дорогу, именно в этой долине! По природе отнюдь не оптимист, я задолго до начала путешествия представлял себе различные несчастья: перелом ноги, вывихнутое плечо, поврежденный позвонок, в общем что-нибудь такое, от чего люди не умирают, однако надолго оказываются не в состоянии продолжать путь… Итак, я буду лежать больной, вдали от всякого жилья. Двух шерпов придется послать в Индию, двое других останутся присматривать за мной. Шесть недель, а то и больше мы будем ждать врача из Индии…

Представив себе все это, я и запасся бумагой: кто знает, может, и выпадает такая несчастливая возможность осуществить, наконец, свою мечту — написать книгу на покое!

В долине Барбунг Кхола я невольно поймал себя на мысли, что, если беде суждено случиться, пусть это будет здесь. Но все обошлось благополучно…

Миновав гору Мукут Химал (6700 м), мы под вечер третьего дня вышли к деревушке Шань-Ба.

По крутой деревянной лестнице я поднялся на плоскую крышу одного из домов и увидел маленькую девочку, которая разложила на одеяле для просушки ячий сыр. Заметив меня, она горько расплакалась; я же, увидев сыр, или, скорее, творог, почувствовал себя вдвойне голодным после однообразной диеты последних дней. Прежде всего, я попытался убедить ребенка, что меня не надо бояться, а когда это удалось, показал на сыр, затем на свой собственный впалый живот и рот.

Девочка оказалась смышленной. Она взяла столько творога, сколько умещалось в ее маленьких ручонках, и протянула мне. Я съел все, и снова грязные ручонки подали мне творог. Так повторилось несколько раз, пока я не наелся. Половина творога была уничтожена, девочка сияла от радости, а я думал: что-то скажут ее родители…

После короткого отдыха мы вышли из деревни и зашагали по горному склону. Виды один великолепнее другого открывались перед нами. Вершины, казавшиеся на карте отлогими и легкодоступными, острыми силуэтами вырисовывались на безоблачном небе. За Чурен Хималом поднимался на высоту семи тысяч метров могучий треугольник, увенчанный шапкой снега и льда. В сгущающихся сумерках он казался сказочным темно-синим существом с ослепительно сверкающим мешком на спине. Никогда в жизни я не видел подобной вершины. Какое счастье было бы идти по этому материализованному солнечному лучу высоко над окружающими долинами! Но глубокие пропасти сменялись скальными выступами. Неодолимый барьер преграждал нам путь в царство невесомого льда…

Ночь мы провели в деревушке Бинь-Динь, на высоте 3900 м. Нам предусмотрительно постелили у очага, однако посоветовали остерегаться злых собак и ночью без ледоруба не выходить. На ужин нам предложили чанг и жареную кукурузу.

Местные женщины носили головные уборы, которые сразу заставили меня вспомнить о моей родной Австрии. У нас в Инсбруке часто можно увидеть на головах у женщин «гольденес дахл» («маленькая золотая крыша»). И тут я обнаружил нечто очень похожее. Тонкие пластины золота, скрученные на концах в трубочку, лежали на волосах наподобие двухскатной крыши. По краю пластинки были выложены бирюзой и кораллами.

Я спросил, носит ли кто-нибудь еще в этих краях такие головные уборы.

— Нет, кажется, нет.

— А из чего их делают?

— Из золота, чистого золота, которое намывают из речной гальки. Ведь здесь живут бедные люди, у них нет денег на дорогие покрывала и одежды из Индии и Тибета. Вот и приходится довольствоваться золотом.

Я извинился за свою назойливость и сказал, что, конечно, покрывала и шерстяные платки — это очень красиво и даже модно, но, тем не менее, большинство женщин в Европе и Америке было бы неизмеримо более счастливо, имея головной убор из чистого золота.

Женщины смотрели на меня недоверчиво: подшучивает, небось. Да и можно ли ожидать иного от мужчины, у которого нет своей земли, который бродит кругом, как нищий, и выпрашивает плоды чужого труда, собранные на чужих полях!

Они закивали сурово и укоризненно. Солнечные блики играли на золотых скатах.

На следующее утро проводник предупредил, что может идти с нами только еще один день, до деревни Корк. Дальше будет уже так жарко, что ему придется возвращаться со своими яками домой.

С высокого склона мы спустились к берегу Барбунг Кхола и во второй половине дня пришли в Корк. Здесь проходит граница, ниже которой тибетцы не водят своих яков и овец, опасаясь погубить их. Правда, Корк лежит на высоте 3200 м, но высокие горы не подпускают к долине ветры.

Весь следующий день мы посвятили отдыху и разбору снаряжения. Местные жители продали нам мед, страшно сладкий и полный мертвых пчел. Мед быстро подорожал, как только они обнаружили, что он пользуется большим спросом. Первая пиала стоила одну рупию, а за вторую с нас запросили уже пять!