Тьма сгущается - Тертлдав Гарри Норман - Страница 79

— Лучше б ты сдох! — прорычал конунг. — Тогда мы поставили бы на твое место кого-нибудь посмышленей. — Он повернулся к Ратарю: — И на твое!

— Мое?! — выпалил — точней было бы сказать, пискнул — Ратарь. Маршал надеялся, что гнев самодержца выплеснется без остатка на голову архимага, но… не повезло.

— В чем моя вина? — осмелился он запротестовать робко, опасаясь еще больше взбесить конунга.

— Ни в чем — оттого и виноват ты! — отозвался Свеммель. — Следовало тебе догадаться, что злосчастные альгарвейцы снизойдут до всяческой подлости, не сумев одолеть нас в честном бою!

— Ваше величество, никто из нас не мог подумать, что они опустятся до… до такого, — вмешался Адданц.

Ратарь кивнул ему благодарно и удивленно. Чтобы вступиться за близкого к опале маршала, архимагу требовалось больше отваги, чем, по мнению военачальника, таилось в чародее.

— Вам, без сомнения, ведомо, ваше величество, — продолжал архимаг, — что жизненная сила — мощнейший источник колдовских энергий. Солдаты, истощившие заряды боевых жезлов, могут пополнить запас волшебной силы с помощью принесения в жертву пленников — или своих отважных товарищей.

— Сие ведомо нам, — ответил Свеммель. — Как может быть иначе? На дальнем западе в особенности наши бойцы не раз использовали жизненные силы отдельных соратников, чтобы остальные могли сдержать приступ вшивых бородатых дёнок !

Адданц кивнул.

— Именно, ваше величество. Ключевое слово тут «отдельных». Ибо жизненная сила являет собою эссенцию чистой волшбы. Но альгарвейцы, можно сказать, перешли от розничной торговли кровью к оптовой. Они собрали в одном месте несколько тысяч кауниан — верней сказать, в нескольких подобных местах — и убили разом всех, после чего их чародеи обрушили высвобожденные силы на наши войска.

— Так и случилось, — согласился Ратарь. — Полевые чародеи сделали все, чтобы ослабить мощь вражеских боевых заклятий, — Адданц вступился за него, и маршал чувствовал, что обязан оказать ответную услугу, — но были повержены.

— Это великое зло, величайшее из зол, — полным ужаса голосом заключил архимаг. — Собрать вот так невинных людей, отнять их жизни и украсть витальную силу ради своих заклятий… не думал я, что даже альгарвейцы способны опуститься до подобного. В Шестилетнюю войну они сражались отчаянно, но были не более жестоки, чем их противники. Теперь же… — Он покачал головой.

Конунг Свеммель выслушал его, не прерывая. Выслушал очень внимательно. Ратарь испытал некоторое облегчение — он опасался уже, что самодержец сейчас впадет в бешенство и кликнет палачей. Потом взгляд Свеммеля устремился на него, и маршал понял, что рано обрадовался.

— Как нам остановить их? — спросил конунг.

Голос его был спокоен — пугающе спокоен.

Это был верный вопрос. Единственный, правду сказать, вопрос, который заслуживал ответа в данную минуту. И все равно Ратарь пожалел, что Свеммелю пришло в голову этот вопрос задать. Ему оставалось лишь ответить честно, хоть это и могло стоить ему головы.

— Не знаю, ваше величество. Если альгарвейцы и дальше станут тысячами уничтожать покоренных ими, мы останемся перед ними, как голый с ножом против воина с мечом и в кольчуге.

— Почему? — осведомился Свеммель с любопытством и недоумением — с таким явным недоумением, что ошарашил Ратаря.

— Потому что они без угрызений совести совершают то, на что мы пойти не можем, — разъяснил маршал очевидное.

Свеммель запрокинул голову и оглушительно расхохотался. Нет, он выл от смеха, брызгая слюной. Одна капля упала Ратарю на щеку. По монаршим щекам катились слезы восторга.

— О глупец! — выговорил Свеммель, когда дар речи отчасти вернулся к нему. — О наивный глупец! Не ведали мы, что поставили девственника во главе наших армий!

— Что, ваше величество? — недоуменно спросил Ратарь.

Он не мог взять в толк, что так развеселило Свеммеля. Маршал покосился на Адданца. Лицо архимага исказилось от ужаса, но, к изумлению Ратаря, еще сильнее, чем в те минуты, когда чародей объяснял суть альгарвейских преступлений. И этот ужас сказал Ратарю все.

Не желая верить своим догадкам, маршал уставился на Свеммеля:

— Вы же не…

— Разумеется, да. — Веселье слетело с конунга, как плащ на ветру. Он наклонился вперед и уставился на маршала, подавляя жутким своим величием: — Где же еще нам взять собственные кольчугу и меч?

На этот вопрос маршалу тоже отвечать не хотелось. Альгарвейцы пали в бездну сами, но его они за собою не утянут. Обыкновенно Ратарь не отступал перед трудностями, но сейчас отвернулся, попытавшись отвлечь конунга Свеммеля мелкими заботами.

— Где возьмем мы столько жертв? — спросил он. — Среди подданных вашего величества кауниан лишь горстка, и даже если бы мы решили воспользоваться ими тем же способом, сейчас все они в руках альгарвейцев. А если мы начнем резать пленных рыжиков, они стант убивать наших солдат вместо кауниан.

Свеммель повел плечами так безразлично, что у маршала в груди захолонуло.

— У нас достаточно крестьян. Нам довольно будет — вполне довольно, — чтобы в живых остался хоть один, когда закончится война, лишь бы только альгарвейцев не осталось вовсе.

— Не знаю, — добавил Адданц, — сумеем ли мы в ближайшее время сравниться с ними в чародейском мастерстве. Этот ужас, как и многое другое, они готовили для нас годами. Даже если нам придется опуститься до массовых жертвоприношений, чтобы уцелеть, — его передернуло, — нам предстоит многое разузнать самим.

— Почему же ты не начал трудиться над этим прежде? — грозно спросил конунг.

В отчаянии архимаг уставился на конунга:

— Потому что я не думал — никто не думал, — что альгарвейцы дойдут до подобной мерзости! Я не думал, что кто бы то ни было дойдет до подобной мерзости! И трижды никогда не думал, что сам вынужден буду опуститься до подобной мерзости!

Ратарь уже замечал не раз, что открытое неповиновение порою помогало привлечь внимание Свеммеля там, где не действовали иные доводы. Подчас непокорный обнаруживал, что лучше было бы не привлекать монаршего внимания, — но не в этот раз.