Тьма сгущается - Тертлдав Гарри Норман - Страница 31

— Вот тебе и одно из доказательств, почему выхлопотать разрешение так трудно, — с жалкой улыбкой молвила Костаке и достала ребенка из коляски.

Корнелю молча смотрел на дочь и старался не думать о том, что она может помешать ему провести время с женой. И вдруг девочка взглянула ему прямо в глаза. Это был взгляд ее матери. Он несмело улыбнулся в ответ. Но девочка уже смотрела на Костаке, словно спрашивала: «Это еще кто такой?» И вдруг произнесла:

— Мама!

— Она стесняется незнакомцев, — сказала Костаке. — Говорят, они все в этом возрасте такие.

«Я для нее не незнакомец! — кричало все внутри Корнелю. — Я ее отец!» Все это так. Да только Бринце откуда это знать? И вдруг новая мысль сразила его, словно кинжал, воткнутый в сердце под пологом ночи: «А живущих в доме альарвейцев она стесняется?»

— Я лучше пойду, — заторопилась Костаке. — А то они начнут допытываться, где это я так долго гуляю. — Она обняла Корнелю и прижалась губами к его губам. — Ты пиши мне. И как только получится, мы снова будем вместе.

Она прижала Бринцу к груди и, подхватив второй рукой коляску, побрела к выходу. Толкнув коляской дверь, она вышла и исчезла в сумерках. Дверь хлопнула. Костаке ушла. Корнелю по-прежнему сидел за столом. Сейчас, в своем родном городе он ощущал себя таким одиноким, каким не был даже в Сетубале в дни изгнания.

Войдя в жандармерию, по выражению лица сержанта Пезаро Бембо сразу понял: что-то случилось. И что-то неприятное. Жандарм быстро провел мысленную ревизию всех своих последних прегрешений и, к собственному удивлению, не обнаружил ничего такого, чтоб могло ему хоть чем-то повредить.

Но то, что он не знал за собой никакой вины (или, по крайней мере, думал, что не знает), его не спасло. Сержант ткнул в его сторону толстым пальцем и проревел:

— Что, считаешь себя таким крутым дерьмовым умником, да?

— Что? Кто? — оторопел Бембо. — Обычно вы называете меня идиотом.

Насколько он помнил, умником его называли в последний раз тогда, когда он накрыл каунианскую шайку в парикмахерской за преступным перекрашиванием волос. И тогда его, наоборот, все хвалили и даже дали премию. Даже милашка Саффа ненадолго обратила на него внимание.

— Да ты и есть полный идиот! — припечатал Пезаро. — Даже когда умничаешь, ты остаешься полным идиотом!

— Да вы можете нормально объяснить, в чем дело? — огрызнулся Бембо. — Очень хочется узнать поскорее, к какому сорту идиотов я принадлежу.

Пезаро торжественно покачал головой, отчего его жирные щеки заходили ходуном:

— Я оставлю это удовольствие капитану Сассо. На сегодня патрулирование отменяется почти для всех, кроме нескольких ублюдочных счастливчиков. Остальным приказано собраться завтра на рассвете. Там все и узнаешь.

Бембо перепугался. Что затеял Сассо? Не хочет ли он публично высечь его на общем сборе городской жандармерии? Но все попытки жандарма выжать из сержанта хотя бы намек на то, что ожидает его завтра, ни к чему не привели. Тогда он, ругаясь сквозь зубы, побрел в архивный отдел в надежде, что, может, там кто-нибудь да проболтается.

Саффа встретила его насмешливым фырканьем и так быстро отвернулась, что густые рыжие волосы взметнулись тяжелой волной. Но Бембо, к ее глубокому разочарованию, сделал вид, что не обращает на нее внимания, и вышел. Пришлось с горечью признать, что даже если весь участок в курсе того, что скажет Сассо, никто не захочет этим поделиться.

Ничего другого не оставалось, как, терзаясь сомнениями, дожидаться утра.

И вот он уже стоит на своем месте в жандармском взводе, построившемся на вытоптанной лужайке позади участка. Солнце било прямо в глаза, и вскоре по лицу, по шее и по спине потекли струйки пота. «Жандарм в собственном соку», — лениво подумал Бембо.

Наконец капитан Сассо вышел перед строем и без всяких преамбул объявил:

— Король Мезенцио призывает на службу от каждой жандармерии Альгарве определенный процент служащих. Отныне им предстоит охранять пленных, проводить облавы на преступников и бездомных на новооккупированных территориях, чтобы наши доблестные солдаты могли отдать все силы борьбе с врагами нашего королевства, не отвлекаясь на мелочи.

По рядам жандармов пробежал тихий ропот. «Теперь понял?» — шепнул Пезаро. Бембо оставалось только угрюмо кивнуть. Он еще год назад предсказывал, что так оно и будет, хоть и уповал на то, что вышестоящее начальство по тупости своей до этого не додумается.

— От жандармерии Трикарико на вышеупомянутую службу выдвигаются следующие патрульные. — Сассо достал из нагрудного кармана листок бумаги и начал зачитывать фамилии. Одной из первых прозвучала фамилия Пезаро, что окончательно объяснило причину его дурного настроения. А следом за ним назвали и Бембо. Огласив список до конца, Сассо добавил: — Всем вышепоименованным явиться с полной походной выкладкой завтра в полдень на станцию караванов для отбытия по новому месту назначения. Личных вещей с собой разрешено иметь не больше одного заплечного мешка. Трикарико еще будет вами гордиться! Я верю в вас, ребята!

Капитан круто развернулся и быстрым шагом удалился, игнорируя звучавшие со всех сторон вопросы.

— Уже завтра? — взвыл Бембо и воздел руки к безжалостным небесам. — Почему мы должны ехать завтра? Почему мы вообще должны куда-то ехать?!

И он был не одинок в своем отчаянии: со всех сторон слышались стоны и проклятия.

— Говорят, в Южном Ункерланте зима — чудо, — заметил один из остающихся в Трикарико. От избытка чувств он поцеловал кончики пальцев и прищелкнул языком. — Все белым-бело! А снега сколько! Просто сказка! И длится это чудо три четверти года.

— Чтоб твоей жене было так же весело в бардаке! — огрызнулся Бембо и, передразнивая, тоже поцеловал кончики пальцев и прищелкнул языком, — «Все белым-бело! Просто сказка!» Чтоб твоя дочь в такой сказке всю жизнь прожила! Обе твои шлюхи заслужили такое чудо!

Жандарм выругался и бросился на Бембо с кулаками, но обычно такой боязливый толстяк сейчас и сам жаждал пустить кому-нибудь кровь. Но не успели они и пару раз треснуть друг другу по роже, как их разняли.