Вельяминовы. Время бури. Книга четвертая - Шульман Нелли - Страница 55

– Все да не все… – госпожа Эпштейн затягивалась папиросой, – этот… Яир, на праздник не приехал. И очень хорошо, иначе я бы опять ему сказала все, что думаю… – в начале лета в Кирьят Анавим, на тайное совещание, собрались командиры Иргуна. Доктор Судаков тогда был в Европе. Женщин в комнату не приглашали, но госпожа Эпштейн принесла ребятам обед, из столовой. Некоторые гости бежали из британских тюрем, их фото висели у полицейских участков. Людям в Кирьят Анавим доверяли, но подпольщики не хотели показываться всем на глаза. Госпожа Эпштейн вошла в комнату, с кастрюлей куриного бульона, когда Штерн доказывал присутствующим, что евреям будущего Израиля надо пойти на переговоры с Гитлером.

Яир, откинув красивую, темноволосую голову, размахивал рукой:

– Нам нужны газеты, листовки, радиостанция. Мы получим средства путем налетов на банки, на магазины, принадлежащие британцам… – комната зашумела.

Кто-то, скептически, заметил:

– В полиции, Яир, служат не только британцы, но и евреи. И в банках с магазинами. Ты хочешь убивать евреев, на земле Израиля, ради того, чтобы…

Лицо Штерна потемнело:

– Ради того, чтобы освободиться от гнета британцев, я готов пойти на все. Предложить помощь евреев, в борьбе Гитлера, против Лондона и его войск… – крышка кастрюли звякнула. Штерн зашипел от боли, дуя на обожженную руку.

Грохнув кастрюлю на стол, госпожа Эпштейн подбоченилась:

– Навеки проклят еврей, идущий на сделку с врагом рода человеческого, с этим сумасшедшим. Вас покроют позором, как и тех, кто, в Европе, продает соплеменников за место у кормушки… – они знали о юденратах, создаваемых немцами в оккупированных странах. Яир посмотрел на нее сверху вниз:

– Евреи галута веками были в рабстве. Они не знают, что такое пепел и кровь Масады, стучащие в наши сердца… – Штерн сжал кулаки:

– Евреи, сотрудничающие с британцами, достойны смерти… – госпожа Эпштейн смотрела на круги танцующих.

Фортепьяно сюда было не принести, звенели скрипки. В центре площадки разожгли высокий костер. Она нашла глазами рыжую голову Авраама Судакова:

– Вернулся. Он, вроде бы, разумный человек. Не станет участвовать в этих… -заведующая столовой поискала слово, – мероприятиях Штерна. Итамар пока оправляется, тоже не полезет на рожон… – девчонки смеялись, ведя за собой хоровод ребятишек:

– Двенадцать лет… – госпожа Эпштейн покачала головой, – а обе стреляют, трактор водят, за руль грузовика просятся… – она присматривала за Цилой Сечени, как и за всеми сиротами. Девчонка быстро освоилась, начала говорить на иврите, и подружилась с Ционой:

– Они похожи, – госпожа Эпштейн полезла в карман блузы, за полученным сегодня письмом, – Цила только ростом ниже. Итамар хороший парень, ее не обидит. Они поженятся, через четыре года, если Итамар жив, останется… – Роза танцевала рядом с Авраамом.

Госпожа Эпштейн привыкла судить людей по делам. Роза Левина ей нравилась. Девушка не боялась работы, не жаловалась, что делит комнату с двумя другими, была аккуратна и отлично готовила. Она пожимала плечами:

– В Кельне мы прислугу держали, фрау Эпштейн, а в Париже оказались в двух комнатах, в бедном районе. Мне шестнадцать исполнилось, встала к плите, занялась уборкой. Отец и мать болели, их переезд подкосил… – Роза знала, о чем думает госпожа Эпштейн, глядя на обедающих детей. Однажды, убирая со столов, Роза тихо сказала:

– Нам повезло. У меня были соученики, в еврейской гимназии, подруги. Где они сейчас? Это как с Аннет… – девушка тихонько всхлипнула. Она рассказала госпоже Эпштейн о смерти мадемуазель Аржан:

– Ее немцы убили… – Роза стояла, с посудой в руках, – надо что-то делать, госпожа Эпштейн. Надо спасать евреев… – оглянувшись, она шепотом добавила, – Итамар этим занимается, и весь Иргун. Надо воевать с Гитлером.

– Надо… – даже отсюда госпожа Эпштейн видела, что рука Авраама лежит где-то ниже талии девушки. Хору танцевали не парами, но доктор Судаков не отходил от Розы. Госпожа Эпштейн поджала губы:

– Надо ее предупредить. Я его два года знаю, поняла… – она вздохнула, – как он к девушкам относится… – госпожа Эпштейн ничего не говорила доктору Судакову. В ее обязанности не входило воспитывать взрослого человека. Она затянулась папиросой:

– Нравы… Какие бы нравы ни были, не след так себя вести. Роза, конечно, замужем была… – госпожа Эпштейн знала, что бывшего мужа Розы, коллаборациониста, казнило французское Сопротивление: «Поделом ему, – подытожила девушка, – не хочу это вспоминать».

– Поговорю… – госпожа Эпштейн открыла конверт с лондонскими марками. Дочь писала раз в неделю, а летом прислала фотографии.

Дети, с Людвигом и Кларой, сидели в лодке, у пристани:

– Это Питер снимал… – читала она ровный почерк, – он приехал отдохнуть, на выходные. Он очень устает, на заводах, и леди Кроу, на своей должности, тоже… – Аарон, в семь месяцев, хорошо сидел, и рос спокойным ребенком:

– Рав Горовиц пока в Харбине, с еврейской общиной… – госпоже Эпштейн, все время, казалось, что упоминая рава Горовица, дочь немного краснеет, – но скоро возвращается в Америку. Его младший брат лежал здесь, в госпитале, а потом провел несколько дней в Мейденхеде. Ребятишки от него не отходили. Мистер Меир научил Пауля играть в футбол… – внуки тоже писали.

Адель и Сабина рисовали реку и особняк Кроу, вкладывали в конверты засушенные цветы:

– Милая бабушка… читала госпожа Эпштейн, тщательно выписанные буквы, – я работаю в столярной мастерской. Мы ездим с папой на метро. Твой любящий внук Пауль… – она отложила письмо:

– Кто спасает одного человека, тот спасает весь мир. А сколько рав Горовиц спас… – дочь уверяла ее, что в Хэмпстеде не опасно, а в Ист-Энде, на верфях, были бомбоубежища.

– Провизию выдают по карточкам, огород и курятник очень помогают. Я учу девочек шить и вязать, чтобы не тратить деньги на одежду. Людвиг и Пауль едят на верфях, а мы обедаем в школе, со скидкой. Не беспокойся, милая мамочка, мы не голодаем… – полковник Кроу, по словам дочери, во главе эскадрильи истребителей защищал столицу:

– Леди Августа очень милая девушка. Мы подружились, она раньше работала куратором, в Дрезденской галерее. Невозможно представить, что когда-то мы с Людвигом ездили в Дрезден, на выходные, рисовать. Августа ожидает счастливого события, в марте. Видишь, мамочка, война войной, а дети, все равно, рождаются. Его светлость герцог отдал замок под госпиталь, для выздоравливающих летчиков. Он говорит, что все равно там не появляется, незачем зданию простаивать… – госпожа Эпштейн вздохнула:

– Дети, это хорошо, конечно. У нас тоже рождаются… – спрятав письмо, она услышала взволнованное дыхание. Роза вытянула длинные ноги, привалившись к стволу оливы:

– Можно папиросу, фрау Эпштейн… – она рассмеялась, – я свои потеряла, танцуя…

Девушка собрала пышные волосы на затылке. Спичка осветила румяные щеки, капельки пота на стройной шее, со следом поцелуя. От Розы пахло пряностями и мускусом. Темная, влажная прядь волос покачивалась над пылающим ухом:

– Как бы ты еще кое-что не потеряла… – сварливо заметила госпожа Эпштейн, – голову, например… – девушка томно улыбалась:

– Я думала, вы о другой вещи. То я потеряла в номере для новобрачных, в отеле «Риц»… – ее губы на мгновение исказились. Тряхнув головой, Роза вскочила на ноги:

– Я знаю, что делаю… – она убежала к хороводу, пробравшись через стайку детей. Ребятишки облепили госпожу Эпштейн:

– Лимонада! Можно лимонада… – заведующая кухней прищурилась, но голова Розы пропала в толпе.

– Знает, что делает… – кисло повторила госпожа Эпштейн. Она поднялась: «Пойдемте на кухню».

В коридоре барака было темно. Из-за какой-то двери, в отдалении, донесся женский голос:

– Иди, иди ко мне…, – Роза, неслышно, хихикнула.

Авраам прижал ее к стене, расстегивая рубашку:

– Ты с моими кузенами, виделась, в Париже… – Роза рассказала, до танцев, о смерти мадемуазель Аржан. Авраам помрачнел: