Вельяминовы. Время бури. Книга четвертая - Шульман Нелли - Страница 107

Питер жил в здании конторы «К и К», построенном его прадедом, в прошлом веке. Здесь оборудовали спальню с ванной, и рабочий кабинет. С балкона он, каждое утро, видел краны в порту и силуэты военных кораблей. Поставки из колоний значительно сократились. У флота не хватало судов, для патрулирования торговых караванов:

– Сталь, – Питер затягивался сигаретой, – сталь для военного флота, для бомб и снарядов, алюминий для самолетов, бензин для авиации, для танков. Уголь, для всей страны, и лекарства, лекарства… – у него в портфеле лежал план, написанный в Оксфорде, с исследователями. Питер хотел организовать первое в стране производство нового средства, пенициллина.

Очередь двигалась медленно. Буфетчица отрезала карточки, шевеля губами, подсчитывая порции джема и сахара. Питер, взглянув на часы, решил, кроме чая, взять булочку, с джемом:

– Разговор с премьер-министром кого угодно заставить проголодаться, – почти весело подумал Питер, – надо будет и маму с Густи накормить, как следует. Мама на ходу ест, я ее знаю, а Густи надо хорошо питаться… – он старался не завидовать кузену Стивену, помня, что подобное недостойно христианина.

Питер, невольно, радовался, что почти обосновался в Ньюкасле и редко видит кузена. На Рождество, навестив Лондон, он узнал, что жена Стивена ждет ребенка. Несмотря на войну, мать поставила небольшую елку. Дядя Джованни, с Джоном и Лаурой, приехал из Блетчли-парка. Густи испекла немецкий штоллен, Лаура сделала панеттоне, миланский кекс. Леди Кроу повесила на ветви дерева маленькие, глазированные русские пряники. Рождественский пудинг пах имбирем и цукатами. Они сложили карточки, мать купила хорошую индейку.

Джон играл на гитаре знакомые с детства рождественские гимны. Кузен Стивен и Густи держались за руки, улыбаясь друг другу. Питер помнил темные, грустные глаза кузины Лауры:

– Она тоже кого-то потеряла. Она скрытная, даже маме ничего не скажет. Наверное, офицер какой-то, моряк, или летчик. Ей двадцать семь, ровесница Густи. Ей тяжело, видеть, что Густи ребенка ждет… – перед свадьбой он думал, что у них с Тони, на рождество, появится дитя.

Ночью он долго сидел у окна, в своей старой спальне, глядя на темный сад, внизу. Над Лондоном вставала зимняя, яркая луна, в небе виднелись силуэты самолетов. Мэйфер не бомбили, на западе города не было промышленных предприятий. Вдохнув запах лаванды, он увидел светящиеся серебром белокурые волосы, услышал горячий шепот:

– Хорошо, хорошо с тобой. Я люблю тебя, Питер, тебя одного… – Тони снилась ему, всегда с Уильямом. Протягивая руки к Питеру, малыш лепетал: «Папа, папа…», Тони улыбалась. Питер открывал глаза. Он долго лежал, глядя в потолок:

– Только бы они были в безопасности. Никто, ничего не слышал. Даже Джон, даже Генрих… – в Германии Тони было делать нечего, но Питер, все равно, попросил Джона связаться с берлинской группой, и дать Генриху описание девушки.

– На всякий случай, – угрюмо сказал Питер, – ты утверждаешь, что, кроме британского паспорта, у нее есть и другой…

– Если не другие, – так же мрачно отозвался его светлость, – но в Америке ее нет. Меир ничего не нашел, а он хорошо искал… – Генриху тоже не было ничего известно о леди Холланд. Питер понимал, что Тони живет не под своим именем.

Он, рассеянно, посчитал деньги в кошельке:

– На обед хватит, и чековая книжка у меня при себе. Не то, чтобы я много тратил… – с начала войны Питер не сшил ни одного нового костюма. Он ходил в купленных в Берлине, пять лет назад ботинках.

В Ньюкасле он каждый день навещал гимнастический зал. Питер построил для работников «К и К» целый комплекс, с бассейном, где занимались и взрослые, и дети, по льготной цене:

– Я чуть больше ста двадцати, фунтов вешу, – вспомнил он, – а до войны весил сто тридцать. Это все нервы, как мама говорит. Хотя бы снотворное мне не требуется, в отличие от многих… – мать беспокоилась за его глаза, но Питер пока обходился без очков:

– Нервы и карточки… – он усмехнулся, – я тоже свой сахар и джем в столовую для работников отдаю. Зачем мне фунт сахара? Я кофе и чай без него пью… – Питер варил себе кофе, на спиртовой плитке, в кабинете. Его не нормировали, но зерна стоили дорого, их везли в Британию через океан.

Он вспомнил о программе ленд-лиза, утвержденной президентом Рузвельтом:

– Джон говорит, что теперь по воздушному мосту из Канады погонят самолеты. Кораблями будут доставлять вооружение. Это хорошо, в Северной Африке мы держимся, и будем держаться… – Роммель рвался к Египту. В Ливии вермахту помогали итальянцы. Падение Каира означало открытую дорогу в Палестину и Багдад. Гитлер хотел подобраться к бакинским нефтяным промыслам, и сделать Средиземное море внутренним бассейном рейха.

– Не мытьем, так катаньем, – усмехнулся мужчина, – он дружит со Сталиным. Решил завладеть каспийской нефтью с другой стороны. Хотя эта дружба ненадолго… – Джон редко делился сведениями из Германии, но иногда упоминал, что Гитлер собирается напасть на Россию. Наконец, подошла его очередь. Питер отдал карточки, с медью, за булочку. Он получил свежий скон, с толикой сливочного масла и чайной ложкой апельсинового джема. Присев за длинный стол, рядом с чиновниками, он устроил портфель на пальто. Оглянувшись вокруг, Питер снял галстук:

– Больше на сегодня встреч нет, с Бромли я увиделся. Поужинаю с мамой, Стивеном и Густи, и отправлюсь в Ньюкасл, ночным экспрессом… – сидевший неподалеку служащий вздернул бровь, заметив, что Питер сует галстук в карман твидового пиджака, и расстегивает воротничок рубашки.

– Если бы я в форме ходил, – смешливо подумал Питер, – было бы легче… – он положил руку на крестик, под рубашкой:

– Второй пропал, на гражданской войне. Чего только не пропало, как Теодор говорит. Они оба воюют, Джон в десант ходил, Стивен летает. Даже Аарон в армии теперь. У него, конечно, очень красивая жена… – полковник Кроу написал своей ближайшей родственнице, приглашая ее и Аарона, погостить в Англии, когда закончится война.

– У них тоже дети появятся… – вздохнул Питер, – хватит, хватит. Понятно, что Тони тебя никогда не любила. Она уехала к отцу ребенка, кем бы он ни был. Наверное, троцкист. Они скрылись, после убийства Троцкого. Уильяму три года, летом… – Питер помнил, как играл с мальчиком. Ребенок засыпал у него на коленях, шепча:

– Папа… мой папа… – велев себе не думать о мальчике, он быстро прожевал булочку.

Радио бубнило о результатах футбольных матчей. Питер развеселился:

– Сохраняем спокойствие, работаем дальше. Даже в футбол играем… – Черчилль, в очередной раз, не отпустил его в армию. Питер и не рассчитывал, что ему, когда-нибудь, разрешат надеть форму и отправиться в Северную Африку:

– Езжайте на север, мистер Кроу, – сварливо заметил сэр Уинстон, – занимайтесь своим делом. Если пенициллин действительно такое чудодейственное лекарство, нам нужен фармацевтический завод… – Флори, в Оксфорде, сказал Питеру, что профессор Кардозо должен в этом году получить Нобелевскую премию:

– Конечно, – озабоченно добавил ученый, – если ее вообще присудят. Но немцы выпустят его из Голландии, обязательно. Он гений, он принадлежит всему миру… – Питер допил чай:

– Значит, он семью увезет в Швецию. И Эстер сможет туда поехать, и дети… – Питер, всегда, беспокоился, именно за детей.

Поднявшись по лестнице наверх, он толкнул тяжелую дверь. Питер даже зажмурился, таким ярким было мартовское солнце. Постояв немного на гранитных ступенях, он решил не надевать пальто:

– День сегодня хороший. Мама на верфи выступает, где мистер Людвиг и Пауль работают. Надо Паулю и девчонкам что-нибудь купить. Игрушки, или книжку… – книг, из-за ограничений на расходование бумаги, издавали меньше:

– Пусть порадуются… – он решил пешком пройтись до Чаринг-Кросс и поискать что-нибудь в лавках букинистов:

– И цветы, – напомнил он себе, – для мамы и Густи. Мы обедаем вместе, я их приглашаю. Цветы я в Ист-Энде выберу… – решил Питер, – они у метро продаются. Гиацинты, сейчас их много… – он был без шляпы, каштановые волосы золотились на солнце.