Око за око - - Страница 22

Неожиданно у нее изменился голос, и она закричала:

— Рейвен, отойди оттуда! Там битое стекло — ты порежешься.

Перед жилым домом лежала женщина, которая громко стонала. Мойше бросился к ней. Перед войной он изучал медицину и использовал свои знания в варшавском гетто — впрочем, никакое образование не поможет спасти людей от голодной смерти.

— Нога, моя нога, — стонала женщина.

Русецки только начал изучать английский, и потому ее слова ничего ему не сказали, но он все понял — женщина вцепилась в раненую ногу, голень вывернулась под необычным углом.

— Доктор, — произнес он слово, которое запомнил первым.

Мойше ткнул себя в грудь пальцем. Не совсем правда, но настоящего врача женщина не увидит еще долго, а он хотел, чтобы она ему поверила. Он знал, что следует делать со сломанными ногами, а еще знал, как это больно.

Женщина вздохнула. Мойше хотелось думать, что с облегчением. Вокруг собралась небольшая толпа, он поднял голову и попросил:

— Принесите пару плоских досок и тряпки, чтобы привязать их к ноге.

Никто не сдвинулся с места. Русецки дивился этому, пока Ривка не сказала шепотом:

— Дорогой, они не понимают идиш.

Мойше почувствовал себя полным идиотом и предпринял новую попытку объяснить, что ему нужно. На сей раз он заговорил медленно, на прекрасном немецком языке, который выучил в школе. Каждый раз, когда ему приходилось к нему прибегать, он поражался тому, какие шутки иногда судьба играет с человеком. А здесь, в самом сердце страны, которая являлась заклятым врагом Германии, такие шутки казались особенно странными.

Однако в толпе не нашлось никого, кто говорил бы по-немецки. В отчаянии Мойше перешел на польский.

— Я сейчас принесу то, что вам нужно, — ответил ему кто-то по-польски, а затем перевел его просьбу на английский.

Несколько человек бросились за необходимыми предметами. Среди руин, оставшихся после многочисленных бомбежек, найти их не составляло никакого труда.

— Скажите ей, что я собираюсь вправить перелом и наложить шину, — попросил Мойше человека, говорившего по-польски. — Будет больно.

Мужчина заговорил с женщиной по-английски, она кивнула.

— Может быть, вы и еще пара человек ее подержите, пока я занимаюсь ногой? — продолжал Мойше. — Если она будет вырываться, она сделает себе хуже.

Женщина попыталась дернуться. Мойше ее не винил, он восхищался мужеством, с которым несчастная старалась сдержать крики боли. Он соединил сломанные кости и плотно привязал к ноге шину, чтобы осколки не сдвинулись. Когда он закончил, женщина прошептала:

— Спасибо, доктор.

Мойше понял ее, и у него потеплело на душе. Он поднялся и вдруг почувствовал, что едва держится на ногах. Небо постепенно светлело. Мойше вздохнул. Ложиться спать уже не имеет никакого смысла. Он принимает участие в утренней передаче международной студии Би-би-си.

— Пожалуй, я зайду домой за сценарием, а потом отправлюсь на работу,

— зевнув, сказал он Ривке.

— О господи, — сочувственно проговорила она.

Они вместе поднялись наверх. Мойше нашел конверт с необходимыми бумагами и только тут сообразил, что под пальто у него пижама. Он быстро надел белую рубашку и брюки и умчался навстречу мировым новостям. Санитары с носилками унесли женщину со сломанной ногой. Мойше надеялся, что у нее все будет хорошо. И что его жена и сын выспятся — и за него тоже.

Здание, в котором размещалась международная студия Би-би-си, находилось в доме No 200 по Оксфорд-стрит, к западу от его квартиры в Сохо и в нескольких кварталах к востоку от Гайд-парка. Мойше шел на работу, а вокруг него просыпался Лондон. Ворковали голуби. Чирикали воробьи — счастливые птахи, им не нужно бояться войны, от которой воздух становится зловонным и пахнет дымом. Велосипеды, пешеходы, телеги, запряженные лошадьми, и маленькие тележки, простоявшие в сараях несколько десятилетий, заполнили улицы. Здесь точно так же, как в Варшаве и Лодзи, не хватало бензина. Только пожарные машины получали столько, сколько необходимо.

Натан Якоби подошел к зданию, в котором размещалась студия, одновременно с Мойше, только с противоположной стороны. Они помахали друг другу. Мойше читал свой текст на идиш и немецком; Якоби переводил его на английский. Его идиш отличался элегантностью и безупречностью. Если и по-английски он говорил так же великолепно — к сожалению, Русецки оценить это не мог, но сомневался, что Би-би-си взяла бы его на работу, если бы дело обстояло иначе, — Якоби был великолепным диктором.

Натан сочувственно посмотрел на Мойше.

— Трудная выдалась ночь? У вас такой вид, будто вы едва держитесь на ногах.

— А так оно и есть, — ответил Русецки. — Надеюсь, сегодня в чай попало что-нибудь такое, что позволит мне проснуться. Иначе я засну прямо перед микрофоном.

— Я могу ручаться только за то, что он будет горячим, — сказал Якоби.

— А насчет проснуться… никогда не знаешь, что они туда кладут вместо настоящей заварки — какие-то листья, корни, лепестки, кто их разберет. — Он вздохнул. — Я бы многое отдал за чашку настоящего крепкого чая. Проклятая война!

Два последних слова он произнес по-английски — bloody, проклятая. Мойше знал значение этого слова, но понял буквально: кровавая.

— Да, кровавая. Но хуже всего то, что мы не можем по-настоящему покончить с ящерами, ведь они делают с нами именно то, что мы делали сами с собой.

— Да, вам это известно лучше других. Тот, кто был в Польше… — Якоби покачал головой. — Если бы мы не старались так отчаянно истребить друг друга, смогли бы мы выстоять в битве против ящеров?

— Думаю, нет, но это не оправдывает ту войну, — ответил Русецки. — Мы же не знали, что они заявятся. И продолжали бы убивать себе подобных, даже если бы ящеры к нам не прилетели. Однако сейчас мы остановились. К нам прибыли незваные гости, и мы должны постараться максимально испортить им жизнь.

Он помахал в воздухе листами со своим выступлением, затем нашел в кармане пропуск и показал его охраннику у двери. Тот молча кивнул. Русецки и Якоби вошли в студи, чтобы подготовиться к началу передачи.