Молот и наковальня - Тертлдав Гарри Норман - Страница 65

Патриарх нервно облизнул губы. Возможно, другой, более дерзкий и фанатичный прелат сделал бы то, чего опасался Маниакис. И что? В результате по всей империи вспыхнут мятежи, а сам он наверняка лишится патриаршего престола. Но возможность применить такое оружие, если храмам не будет возвращено все, вплоть до последней серебряной монетки, всегда остается в его власти. К тому же надо отдать должное нынешнему Автократору, церкви при нем жилось спокойнее; он никогда не вмешивался в управление духовной жизнью империи, не посягал на привилегии храмов и монастырей…

– Я повинуюсь приказу величайшего, – склонил голову патриарх. – И немедленно пришлю сакеллария Высокого храма, дабы он обсудил с главным казначеем империи, как надлежащим образом учесть ценности, которые поступят во временное пользование казны из каждого святилища Видессии.

– Уверен, что твой казначей и мой быстро согласуют порядок такой процедуры, – сказал Маниакис. – Преклоняюсь перед твоей мудростью. Одолжив на непродолжительное время часть ценностей, ты способствуешь сохранению и укреплению веры в Фоса, Господа нашего, благого и премудрого.

– От всего сердца надеюсь, что твои слова сбудутся, – с нажимом ответил Агатий. – В противном случае тебе, величайший, придется держать ответ. Нет, не передо мной, я лишь обычный человек, но перед Господом нашим, благим и премудрым! А теперь, с твоего позволения… – Патриарх поспешно покинул резиденцию; ряса возмущенно развевалась в такт его торопливым шагам.

Прошла пара дней. Посыльный доставил Маниакису сообщение, запечатанное печатью императорского казначейства:

«От Курикия Маниакису Автократору.

Приветствую.

Да будут твои смелость и отвага в борьбе с захватчиками увенчаны победой, не менее блестящей и не менее поразительной!»

Маниакис дважды перечитал послание, затем аккуратно сложил лист пергамента, на котором оно было написано.

– Если Фос дарует мне такую победу, – пробормотал он, – я и не подумаю от нее отказаться.

– Вскоре после Праздника Зимы, я верно понял? – Маниакис внимательно посмотрел на Нифону, потом тряхнул головой:

– Я все же надеялся, что у тебя окажется больше времени, чтобы восстановить здоровье, прежде чем придет время думать, – он избегал слова “беспокоиться”, – о новых родах.

– На все воля Господа нашего. – Нифона очертила над своей левой грудью магический знак солнца. – Ныне я в руках Фоса, как всю свою жизнь. И он поступит со мной так, как посчитает необходимым. Я не могу поверить, что Господь наш, благой и премудрый, откажет тебе в праве иметь наследника на благо нашей империи.

– Иметь наследника очень хорошо, – ответил Маниакис, – но… – Он замолчал, и мысленно закончил начатую фразу: “Но я боюсь, что его рождение закончится твоей смертью”.

Нифона не хуже него знала, насколько велик риск. Но именно она настояла на повторной беременности, которой он сам предпочел бы избежать, чтобы защитить здоровье жены.

Евтропии было уже почти два месяца, но Нифона до сих пор не вполне оправилась после того, через что ей пришлось пройти, чтобы произвести на свет дочь. Достанет ли ей сил так скоро вторично пройти через подобное испытание?

– Рядом с Красной комнатой будет неотлучно находиться лучший маг-врачеватель, – решительно заявил Маниакис. Нифона послушно кивнула. Кроме того, там же будет и хирург, чтобы извлечь дитя, если что-то пойдет не так, напомнил себе Маниакис, но вслух эту мысль не высказал.

– Все пройдет хорошо, – сказала Нифона но затем добавила, как бы сомневаясь в собственных словах:

– Если же нет, то я навсегда погружусь в бесконечный свет Фоса.

– Хватит об этом! – Маниакис говорил повелительным тоном, словно одергивал молодого солдата, чье поведение его не устраивало. Нифона снова послушно кивнула, принимая его упрек. Он обнял ее за плечи, желая показать, что на самом деле совсем не сердится, потом повернулся и быстро вышел в большой зал, где столкнулся с Регорием.

– Поосторожнее, о двоюродный брат мой, то есть величайший! – усмехнулся севаст, но тут же, вглядевшись повнимательней в лицо Маниакиса, встревоженно спросил:

– Ради Господа нашего, что-то опять не так?

– А? Да нет, ничего. Скорее наоборот. – Маниакис увлек Регория в дальний конец зала, где они могли разговаривать без опаски быть услышанными. – Просто у Нифоны будет еще ребенок.

– Прекрасная новость, – отозвался севаст. – Отчего же ты выглядишь так, словно макуранцы только что показались у Бычьего Брода? Неужели ты настолько беспокоишься за ее жизнь? – сообразил он наконец.

– Да, – ответил Маниакис. – Беспокоюсь. Повитуха предупредила меня, что если моя жена снова забеременеет… – Он замолчал, не желая произносить слова, которые могли бы оказаться дурным предзнаменованием, потом продолжил:

– Но именно Нифона захотела предпринять следующую попытку, как только мы сможем, поэтому… – Он снова умолк.

– Теперь я понимаю, отчего у тебя такое вытянутое лицо, – пробормотал Регорий, осенив себя знаком солнца. – Будем надеяться, Господь наш, благой и премудрый, не оставит своими заботами твою жену и вашего будущего ребенка.

– Остается только ждать, как повернутся события, вот и все, – хмуро сказал Маниакис. – Как же мне хочется, чтобы в нашей империи нашлось хоть одно такое место, где я смог бы влиять на события, а не ждать, пока стрясется нечто не зависящее от меня, но требующее моей незамедлительной реакции.

– Если кубраты действительно будут сидеть тихо, ты сможешь уже этим летом встретиться на поле брани с макуранцами, – заметил Регорий. – Ради такой возможности стоило потратить пятнадцать тысяч золотых.

– Если кубраты будут сидеть тихо, – с горечью отозвался Маниакис. – Если я смогу набрать и обучить достаточно солдат, чтобы дать сражение Абиварду и остальным генералам Сабраца. Если я найду опытных, надежных командиров, которые не побегут от железных парней. И если я соберу нужное количество денег, чтобы всем им заплатить. Хотя нет, после грабежа, который я учинил в храмах, деньги меня пока не заботят, зато я предвижу в будущем другие осложнения из-за своих действий.

– Парсманий никогда не побежит от макуранцев, – сказал Регорий. – Думаю, он будет только рад покинуть столицу и принять командование крупными силами.

Маниакис хотел было ответить сразу, но сделал паузу – теперь наступила его очередь изучать лицо Регория.

– Похоже, ты не слишком огорчишься, если Парсманий покинет столицу, – наконец проговорил он.

– По правде говоря, нет, – ответил Регорий. – Он слишком вспыльчив; его выводит из себя мысль, что ты не назначил его севастом вместо меня.

– Знаю, – согласился Маниакис. – Но я считаю несправедливым лишать тебя поста, с которым ты прекрасно справляешься. Может, отцу рано или поздно удастся вразумить Парсмания. Лично я в этом не преуспел. Но, по правде говоря, я ни в чем не преуспел с тех пор, как на мою голову возложили корону империи, Регорий открыл было рот, чтобы возразить, но тут же закрыл его и задумался, припоминая события, случившиеся со времени восшествия Маниакиса на трон. Его мысли легко читались по выражению лица; молодой севаст еще не вполне овладел придворным искусством скрывать, что у него на уме. После затянувшейся неловкой паузы он с трудом выдавил из себя:

– Думаю, дела вскоре пойдут лучше. Если на то будет воля Господа нашего.

– Да будет так! – отозвался Маниакис. – Когда мне придется вновь столкнуться с Абивардом, мне хотелось бы, чтобы в моем лице он получил равного противника. Пожалуй, мы с ним могли бы стать друзьями, если б не родились в разных государствах. Мы неплохо ладили, когда плечом к плечу воевали за то, чтобы вернуть Сабрацу трон Макурана.

– Да. И вот какова благодарность Царя Царей! – вздохнул Регорий.

– Когда он вторгся в пределы нашей империи, то заявил, что мстит за смерть Ликиния, – заметил Маниакис. – Возможно, тогда он и сам отчасти верил в свои слова. Разумеется, сейчас он заявляет то же самое, но ни один умный человек по обе стороны границы уже не принимает его слова за чистую монету.