Молот и наковальня - Тертлдав Гарри Норман - Страница 3

Мореплаватели и ремесленники, торговцы и крестьяне из внутренних районов острова густо толпились на этих узких кривых улочках. Вымощена была лишь дорога, ведущая из Каставалы в резиденцию губернатора; на всех остальных пыль, клубами поднимавшаяся из-под сотен ног, висела в воздухе удушливой, разъедающей глаза пеленой. Маниакис и Регорий с трудом прокладывали себе путь сквозь толчею; временами им приходилось уворачиваться от повозок, которые, оглашая округу грохотом кованых железом колес и невыносимым скрипом несмазанных ступиц, держали путь от причалов в центр города.

Чудом выскочив из-под колес очередной повозки, Маниакис столкнулся с почтенным священнослужителем.

– Прошу прощения, святой отец, – сказал он.

– Извиняться ни к чему, – ответил тот. – Я ничуть не пострадал, да благословит тебя Фос. – Клерик привычно очертил круг у левой стороны груди, где на простой голубой рясе был вышит золотом маленький кружок – божественный знак Солнца. Подобное одеяние, выбритая голова и длинная густая борода, обычная для васпураканцев, но не принятая у видессийцев, служили отличительными признаками святых отцов, принадлежащих к его конфессии.

Маниакис с Регорием, непроизвольно повторив жест клерика, поспешили дальше. Чуть погодя Маниакис заметил, что Регория нет рядом. Оглянувшись, он увидел, как его кузен, застыв на месте, бросает пламенные взгляды на какую-то хорошенькую девушку. Судя по простой льняной тунике и небрежной прическе, та, скорее всего, была простой работницей, прачкой или кухаркой, а не обитательницей веселого квартала, вышедшей на обычную охоту за мужчинами.

– Не задерживайся, мы спешим! – крикнул Маниакис.

Двоюродный брат быстро догнал его, успев по дороге пару раз оглянуться через плечо.

– Хотел бы я знать, в какой лавчонке она работает, – с сожалением пробормотал он.

Через несколько шагов они свернули за угол. Регорий сокрушенно вздохнул:

– Вот она скрылась из виду и потеряна для меня навсегда, отныне и навеки. – Молодой человек театральным жестом приложил руку к сердцу.

Маниакис насмешливо фыркнул:

– Что ж, тебе остается зайти в таверну, выпросить у музыкантов бандуру и исполнить душераздирающую песнь о навеки утраченной любви. Если потом пустишь по кругу матросскую шапку, может, в ней наберется несколько медяков. Хватит на бутылку самого дешевого вина, чтобы было чем скрасить одинокую ночь. А пока вот тебе мой совет: не забывай смотреть под ноги. Ты только что чудом не вляпался в здоровенную кучу лошадиных каштанов!

– Ты черствый, бездушный и жестокий человек, о двоюродный брат мой! – Регорий пошатнулся, изображая глубокую душевную боль. – Твои слова сразили меня наповал!

– Что означают сии странные телодвижения? – иронически осведомился Маниакис. – Неужто моя стрела, пущенная из лука, называемого здравым смыслом, поразила тебя в самое сердце?

Регорий, изобразив праведное возмущение, чувствительно ткнул кузена локтем в бок. Молодые люди затеяли шутливую борьбу; остаток пути до пристани они беззлобно пихали и толкали друг друга.

Паруса на приближающемся торговце были уже убраны. Матросы с помощью нескольких пар длинных весел осторожно подводили судно к свободному месту у причала.

– А ну-ка навались, парни! – отчетливо разнесся в воздухе громкий голос капитана. – Еще разок! Эй, на руле! Право на борт! Так… Еще право на борт! Отлично, парни! Теперь все разом – табань!

Судно плавно, почти без удара навалилось левым бортом на пирс. Спрыгнувшие на пристань матросы в мгновение ока закрепили швартовы.

– Смотри-ка! – Регорий удивленно указал рукой на кучку хорошо одетых мужчин, столпившихся у борта. – Большая редкость встретить на купце людей такого сорта. Каким ветром их сюда занесло? И что все это значит?

– Западным, – ответил Маниакис. – А их появление здесь означает, что для нас наступают по-настоящему тревожные времена. Посмотри, видишь среди них человека в мантии шафранового цвета с парчовой накидкой? Это Курикий, главный казначей Видессии.

– Отец твоей нареченной?! – удивился Регорий.

– Вот именно. – Голос Маниакиса был серьезен и мрачен. – Уж его-то я узнаю где угодно. Что до остальных, то многих я тоже хорошо помню, хотя не видел никого из них больше шести лет. Все они были весьма влиятельными людьми в Видессии до того, как воцарился Генесий. Некоторых я не узнаю, но готов спорить на что угодно: все они из числа тех, кого Автократор назначил исполнять обязанности чиновников, казненных за эти годы по его приказу. Но ты задал хороший вопрос, Регорий. Мне тоже очень хотелось бы знать, что все это значит:

– А ты дал мне хороший ответ. Их появление знаменует для нас конец спокойной жизни. – Регорий вытащил меч из ножен и держал его, уперев острием в доски причала у ног, приготовившись пустить в ход при малейшем признаке опасности.

Как раз в этот момент Курикий признал в одном из молодых людей на пристани жениха своей дочери и приветствовал его нервным взмахом руки. Потом, повернувшись к своим спутникам, казначей сказал им несколько слов; те также принялись неистово размахивать руками и что-то неразборчиво выкрикивать. Тем временем, повинуясь приказам капитана, матросы быстро установили сходни. Сразу же возникла сутолока, почти свалка. Каждый из спутников Курикия желал оказаться на пристани в числе первых. Маниакису оставалось только удивляться, отчего никто из достойных мужей, вовсю орудовавших локтями, так и не свалился с хлипкого трапа в воду.

Наконец, преодолев все препятствия, эти люди, предводительствуемые Курикием, слегка запыхавшись, предстали перед Маниакисом и Регорием.

– О благороднейший из благородных, высокочтимый Маниакис! – воскликнул Курикий, отвешивая глубокий поклон. – Одари нас своею милостью и препроводи, не откладывая, в резиденцию твоего отважнейшего и мудрейшего родителя, дабы мы могли поведать ему горестную историю о бездне ужасов, страданий и несчастий, обрушившихся на великий город… – Казначей, конечно же, имел в виду столицу империи Видесс, но, как в большинстве умудренных опытом царедворцев, в нем глубоко укоренилась привычка прибегать к иносказаниям даже тогда, когда в том не было никакой нужды. – Поведать ему о тех бесчисленных напастях, которые сотрясают нашу империю и грозят вот-вот сокрушить ее!

Один из спутников Курикия, имя которого Маниакис помнил, Трифиллий, высказался более определенно.

– Ныне лишь твой отец способен помочь Видессии преодолеть постигшее ее великое бедствие, – мрачно проговорил он. Остальные нобли согласно закивали, подтверждая его слова.

– Мы давно не получали свежих известий, – сказал Маниакис. – Откуда сейчас исходит основная угроза? От макуранцев?

Курикий, говоривший от лица остальных, очевидно, в силу особых отношений с младшим Маниакисом, покачал головой:

– Верно, макуранцы творят за стенами Видесса немало зла. Они опустошают наши земли, угоняют наш скот и уводят в рабство бесчисленное количество пленников… Но куда худшие злодеяния творятся в самой столице по приказам кровавого тирана Генесия.

Почтительно прикоснувшись к руке казначея, Трифиллий прервал его речь:

– Высокочтимый Курикий, стоит ли так подробно повествовать о постигших Видессию злосчастьях здесь и сейчас? Это лишь оттянет момент нашей аудиенции у старшего Маниакиса, где тебе придется вновь повторить сию печальную повесть.

– Ты несомненно прав, о досточтимый Трифиллий! – согласился казначей, вновь повернулся к Маниакису и молвил:

– Именем Фоса умоляю простить, что я вынужден прервать мой рассказ. Заклинаю тебя, предоставь нам возможность как можно быстрее переговорить с твоим родителем!

– О да, конечно, – чуть помедлив, отозвался Маниакис. Он давно отвык от того цветистого способа выражать мысли, который по-прежнему был в моде среди видессийской знати, и ему потребовалось время, чтобы вникнуть в суть речей Курикия. Но даже осознав смысл сказанного, он не стал проявлять поспешность. Вместо того чтобы во главе делегации ноблей поспешить в резиденцию губернатора, он поднял руку, призывая к вниманию: