Крисп Видесский - - Страница 5

— Я провозглашаю севастом, — бросил Крисп в это молчаливое ожидание, — своего побратима, благородного Мавра.

— Да будет милосердно его высочество! — в один голос крикнула толпа.

Крисп моргнул; он и не подозревал, что в честь провозглашения нового севаста существует особый возглас. Ему начало казаться, что в видесском церемониале для всего существуют особые возгласы.

Мавр, широко ухмыляясь, помахал толпе.

— Скажи что-нибудь, — толкнул его локтем Крисп.

— Кто, я? — прошептал Мавр в ответ.

Крисп кивнул, и новоиспеченный севаст замахал руками, требуя тишины. Когда стало возможно говорить, Мавр воскликнул:

— Если даст благой бог, я справлюсь со своим делом не хуже, чем наш новый Автократор — со своим. Спасибо вам всем!

Толпа ликовала. Мавр повернулся к Криспу и негромко сказал:

— Теперь все от вас зависит, ваше величество. Если вы начнете ошибаться, у меня есть оправдание заняться тем же.

— Пошел ты в лед, — беззлобно огрызнулся Крисп и повернулся к Гнатию:

— Продолжим, пресвятой отец?

— Безусловно, ваше величество. Само собой. — Выражение лица Гнатия напомнило Криспу, что патриарх к задержке не имеет никакого отношения.

Гнатий молча шагнул через порог Собора. Когда Крисп последовал за ним, глазам императора потребовалось несколько минут, чтобы привыкнуть к полумраку притвора. Эта часть Собора была наименее блистательной — просто величественной. Дальнюю стену занимала мозаика, изображавшая Фоса безбородым юношей, пастухом, охраняющим свое стадо от волков; те, поджав хвосты, бежали к своему окутанному мраком повелителю — Скотосу. Лицо бога зла было исполнено леденящей ненависти.

Мозаики на потолке изображали тех, кого соблазнили искушения Скотоса. Погибшие души стояли, вморожены в вечный лед, и демоны с распростертыми черными крыльями и пастями, полными жутких клыков, мучили несчастных жуткими пытками.

Во всем Соборе не нашлось бы и дюйма, лишенного украшений. Даже мраморный дверной проем притвора был изукрашен искусной резьбой.

В высшей ее точке сияло солнце Фоса, и лучи его питали целый лес иззубренных листьев, переплетавшихся хитроумными узорами.

Крисп приостановился, глянув на площадку перед выходом. Там, при свете факелов, Барсим облачил его в тунику, поножи, юбку и красные сапоги, составляющие облачение для коронации. Сапоги жали: стопы Анфима были меньше, чем у Криспа. От мозолей император страдал до сего дня, хотя сапожники обещали вот-вот изготовить пару сапог по размеру.

Гнатий прошел по инерции пару шагов, пока, обернувшись, не заметил, что император отстал.

— Продолжим, ваше величество? — осведомился патриарх, так искусно изгнав из голоса иронию, что слова его отдавали сарказмом.

Крисп хотел оскорбиться, но не нашел повода. Он проследовал за патриархом под главный купол Собора. Приветствуя императора, сидевшие там высшие чиновники и военачальники империи с женами, а также старшие прелаты и настоятели города поднялись на ноги.

В любом другом месте роскошные одежды вельмож, крашеные яркими цветами, прошитые золотыми и серебряными нитями, покрытые драгоценными камнями, едва ли уступающими тем, что украшали нежную плоть и длинные волосы их супруг и наложниц, несомненно, притягивали бы глаз. Но в Соборе главенствовали не они, и даже чтобы быть замеченными, им приходилось соперничать.

Даже скамьи, с которых поднимались благородные господа и дамы, были произведениями искусства в своем праве: сработанные из светлого дуба, навощенные до солнечного блеска, инкрустированные красным сандалом и черным деревом, каменьями и перламутром, ловившим и усиливавшим каждый солнечный блик.

Весь Собор, казалось, залит светом, как и подобает храму Фоса.

«Здесь, — читал Крисп в одной из хроник, посвященных строительству Собора, — дух облекся плотью». В каком-нибудь провинциальном городке, вдали от столицы, он так никогда и не понял бы, о чем говорит летописец. В городе Видессе пример стоял перед глазами.

Золотые листы, серебряная фольга и перламутр отбрасывали солнечные лучи в самые дальние углы храма, озаряя почти бестеневым светом четыре облицованные моховиком колонны, поддерживавшие купол. Крисп глянул вниз и увидел собственное отражение в золотом мраморе пола.

Стены Собора покрывали плитки снежно-белого мрамора, бирюзы и, на западе и востоке, розового кварцита и оранжевого сардоникса, повторяя в камне сияющее великолепие Фосовых небес. Взгляд невольно скользил в небо все выше, выше, к полукуполам, где мозаики изображали деяния святых, угодных Фосу, а от полукуполов не мог не подняться вверх, к центральному своду, откуда взирал на молящихся сам Фос.

Поддерживавшие свод стены пробивали десятки окон. Солнечный свет струился в них, разбиваясь о стены. Лучи словно бы отделяли купол от самого Собора. Когда Крисп увидел это зрелище впервые, он не поверил, что свод и вправду опирается на стены, которые венчает, — скорее уж парит в воздухе, подвешенный под небесами на золотой цепи.

И с небес, сквозь завесу солнечных лучей, взирал на собравшихся в его храме ничтожных смертных сам Фос. Здесь он изображен был не улыбчивым юношей, но взрослым мужем; облик его был суров и печален, а глаза… когда Крисп в первый раз пришел послушать проповедь в Соборе, вскоре после своего прихода в город Видесс, он едва не шарахнулся от этих огромных глаз, чей всевидящий взор пронизывал его насквозь.

Такой взгляд и подобал Фосу, каким изображал его свод, — не пастырем, но судией. Тонкие пальцы левой руки прижимали к сердцу массивный том, в котором записаны все добрые и злые дела.

Человек мог лишь надеяться, что добро перевесит, иначе его ожидает вечность в ледяном аду, ибо хоть этот Фос и был справедлив, Крисп не мог представить его милосердным.

Тессеры мозаики, обрамлявшие голову и плечи благого бога, были покрыты золотой пленкой и поставлены чуть неровно. Стоило изменится освещению, или сдвинуться с места смотрящему, как золотой ореол начинал мерцать и переливаться, придавая изображению торжественное великолепие.

Как всегда, только усилием воли Крисп отвел глаза от лика Фоса.

По всей Видесской империи на сводах храмов помещались подобия этого лика — Крисп и сам видел их немало. Но ни одно из них не передавало и малой доли этого скорбного величия, этого сурового благородства. Только в Соборе господь воистину направил руку живописца.

Даже когда взгляд Криспа уперся в массивный серебряный алтарь, стоявший под сводом в самом центре собора, он ощущал на себе тяжесть Фосова взора. Даже вид ошеломительно прекрасного патриаршего трона из слоновой кости не вернул его к реальности до конца, пока собравшиеся в храме стояли молча, ожидая продолжения церемонии.

Гнатий воздел руки, простирая их к богу на своде и к богу за сводом, за синевой небес.

— Благословен будь, Фос, владыка благой и премудрый, пекущийся во благовремении, да разрешится великое искушение жизни нам во благодать, — пропел он.

За патриархом повторяли символ веры все в Соборе. Крисп слышал только чистое сопрано Дары. Он сжал ее руку, она стиснула его пальцы в ответ. Краем глаза Крисп заметил, что она улыбается.

Гнатий опустил руки, и вельможи уселись на скамьи. Их взгляды тоже буравили Криспа, но по-иному, чем взгляд Фоса. Они все еще недоумевали, какой Автократор из него выйдет. Благой бог уже знал, но предоставил Криспу самому следовать собственной судьбе.

— Весь город ныне смотрит на нас, — дождавшись тишины, произнес Гнатий, повторяя мысли Криспа. — Сегодня мы узрим, как святые узы брака соединят Автократора Криспа и императрицу Дару. Да благословит Фос их союз и дарует им долгую жизнь, счастье и процветание.

Патриарх вновь завел молитву, по временам прерываясь, чтобы выслушать ответы жениха и невесты. Некоторые реплики Криспу пришлось заучивать: древнее наречие литургий сильно отличалось от того видесского, что звучал на улицах города.

Гнатий прочел традиционную венчальную проповедь, делая особый упор на добродетелях семейной жизни.