Император Крисп - Тертлдав Гарри Норман - Страница 9

Когда Автократор вышел из кабинета волшебника, халогай двинулся следом.

Два других телохранителя с топорами, ждавшие у двери, теперь шли впереди Криспа к выходу из здания Чародейской коллегии. Зонтоносцы сидели на улице, дожидаясь императора вместе с остальными телохранителями. Увидев вышедшего императора, они засуетились, но быстро выстроились попарно, готовые сопровождать монарха.

На обратном пути во дворец Криспу вновь пришло в голову, что их присутствие — откровенная показуха, потому что почти весь недолгий путь пролегал под крытой колоннадой. Не в первый — и даже не в сотый — раз ему захотелось избавиться от назойливых церемоний, не дававших покоя ни днем, ни ночью. Но, судя по ужасу, который порождала подобная мысль у дворцовых слуг, правительственных чиновников и даже у телохранителей, такие предложения были равносильны принесению жертвы Скотосу на алтаре Собора. Проще говоря, в битве с традициями император был обречен на поражение.

Автократор обернулся и посмотрел на здание Чародейской коллегии. Да, он щедро наградит Заида. И не только потому, что волшебник снял тяжкий груз с его души. Если фанасиоты сами сочинили свою дурацкую ересь, то Крисп не сомневался, что раздавить их будет нетрудно. В конце концов, вот уже более двух десятилетий он движется от триумфа к триумфу. И чем, собственно, эта задача отличается от прочих?

Глава 2

Собор Фоса снаружи выглядел скорее массивным, чем прекрасным.

Мощные контрфорсы, поддерживающие огромный центральный купол, напоминали Фостию толстые слоновьи ноги; одного такого зверя-великана привезли в столицу с южного побережья моря Моряков, когда Фостий был еще мальчиком. Прожил зверь недолго, но в памяти его остался.

Однажды Фостий прочел поэму, в которой Собор сравнивался со скрытой внутри устрицы сверкающей жемчужиной. Сравнение показалось ему неудачным. Снаружи Собор вовсе не был грубым и некрасивым, как устричная раковина, а выглядел попросту невзрачным. Зато его интерьер затмевал блеск любой жемчужины.

Фостий пересек мощеный внутренний двор, окружающий Собор, и поднялся по лестнице в нартекс — внешний зал. Будучи лишь младшим Автократором, он был меньше скован церемониями, чем отец, и лишь два халогая поднялись вместе с ним по лестнице.

Многие вельможи нанимали телохранителей, поэтому никто из спешащих на богослужение людей не обращал на Фостия особого внимания. В любом случае, Собор не был переполнен — предстояла лишь послеполуденная литургия в самый обычный день, не отмеченный каким-либо религиозным праздником. Фостий мог пройти по узкому коридорчику в отгороженную императорскую нишу, но решил помолиться со всеми в окружающем алтарь главном зале. Пожав плечами, халогаи последовали за ним.

В Собор Фостий ходил всю свою сознательную жизнь и даже раньше — здесь его еще младенцем провозгласили Автократором.

Но несмотря на знакомый до мелочей интерьер, Собор до сих не переставал его поражать.

Бесчисленные золотые и серебряные пластинки; колонны из полированного моховика с резными капителями; скамьи из светлого дуба, инкрустированные перламутром и драгоценными камнями; плитки бирюзы, молочно-белого хрусталя и розового кварца на стенах, имитирующее утреннее, полуденное и закатное небо все это было ему привычно, потому что он вырос среди подобной роскоши и жил в ней до сих пор. Но все это предназначалось для одной цели — заставить глаза скользить все выше и выше к нависающему над алтарем огромному куполу с мозаичным изображением Фоса в центре.

Купол тоже производил впечатление чуда. Благодаря солнечным лучам, проникающим сквозь множество окошек в его основании, купол казался парящим над Собором. Когда человек ходил под куполом, игра света на расположенных под различными углами позолоченных кусочках мозаики, заставляла его поверхность искриться. Фостий не мог представить, как самые обычные материалы настолько убедительно олицетворяли уникальность небес, где царил Фос.

Но даже блеск купола был вторичным по отношению к самому Фосу.

Владыка благой и премудрый следил сверху за верующими в него глазами, которые не только никогда не закрывались, но, казалось, следовали за человеком, когда тот переходил с места на место. Если кто-то утаивал грех, Фос это видел.

Его длинная бородатая фигура имела облик сурового судьи. В левой руке благой бог держал книгу жизни, где записан любой поступок каждого человека. После смерти подводился итог: те, чьи злые деяния перевешивали добрые, падал в вечный лед, а те, кто совершил больше доброты, чем зла, оставались со своим богом на небесах.

Всякий раз, входя в Собор, Фостий ощущал тяжесть божественного взгляда.

Владыка благой и премудрый, смотрящий на него с купола, несомненно, справедлив, но милосерден ли он? Мало кто посмеет требовать идеальной справедливости — из опасения, что и в самом деле получит ее.

Мощь божественного образа подействовала даже на язычников-халогаев. Они смотрели вверх, пытаясь выдержать взгляд взирающих с купола глаз. Им тоже пришлось убедиться, как и множеству других людей, пытавшихся сделать то же самое, что простому человеку такое не по силам. И они, отведя наконец взгляды, сделали это едва ли не украдкой, словно надеясь, что никто не заметит их поражения.

— Не волнуйтесь, Браги и Ноккви, — тихо произнес Фостий, усаживаясь между халогаями на скамью. — Никто не может счесть себя настолько могучим, чтобы противостоять благому богу.

Светловолосые северяне нахмурились. Щеки Браги вспыхнули; на гладкой и бледной коже северян румянец был особенно заметен.

— Мы халогаи, ваше младшее величество, — сказал Ноккви. — Мы живем, не боясь никого, и ничему не позволяем запугать себя. А в этом куполе скрыта магия, которая заставляет нас думать, будто мы слабее, чем есть на самом деле. — Его пальцы сложились в знак, отгоняющий колдовство.

— По сравнению с благим богом мы все слабее, чем считаем себя, — негромко проговорил Фостий. — Именно это показывает нам изображение на куполе.

Оба телохранителя покачали головами. Но прежде чем они успели продолжить спор, из бокового придела к алтарю направились два священника в синих одеяниях.

Макушки у них были выбриты, а густые кустистые бороды не подстрижены. Напротив сердца у каждого был пришит кружок золотой парчи — символ солнца, величайшего источника божественного света. Инкрустированные драгоценными камнями кадильницы испускали облачка ароматного сладковатого дыма.

Священники пошли вдоль рядов скамей, а прихожане поднялись, приветствуя вселенского патриарха видессиан Оксития, который шел следом за священниками. На нем было шитое золотом одеяние, обильно украшенное жемчугом и драгоценными камнями. Во всей империи лишь одеяние Автократора превосходило патриаршее пышностью и великолепием. И, подобно красной обуви, которую мог носить лишь Автократор, только патриарх обладал привилегией ношения обуви синего цвета.

Когда Окситий встал за алтарем, хор мужчин и мальчиков запел хвалебный гимн Фосу. Благостные звуки многократно отражались от купола, создавая впечатление, будто исходят из губ самого благого владыки. Патриарх, воздев руки, не отрывал глаз от лика Фоса. Все прихожане, исключая телохранителей Фостия, сделали то же самое.

— Будь благословен, Фос, владыка благой и премудрый, — произнес нараспев Окситий, — милостью твоей заступник наш, пекущийся во благовремении, да разрешится великое искушение жизни нам во благодать.

Прихожане повторили за патриархом символ веры. Эта молитва была первыми словами, которые слышал видессианин, потому что ее обычно произносили над новорожденным; ее же первой учил наизусть ребенок, и ее же верующий слышал перед смертью. Для Фостия она была столь же привычна, как и форма собственных рук.

Следом прозвучали другие молитвы и гимны. Почти не задумываясь, Фостий в нужных местах отзывался вместе с прихожанами. Ритуал успокоил его; он словно сбросил с души груз мелочных забот и превратил Фостия в частицу чего-то великого, мудрого и практически бессмертного. Он лелеял это ощущение принадлежности — наверное, потому, что в храме оно приходило к нему гораздо легче, чем во дворце.